В грудах мусора и серых стенах было мало интересного. Узоры из облезлой штукатурки, пулевых выбоин и растущего местами клочковатого мха не содержали ровным счетом никакой полезной информации. Похоже, Бондареву предстояло самостоятельно искать правильный ответ. Майор поднялся, прошел вдоль стены, выглянул наружу через другое окошко, снова обернулся и поднял взгляд на дальнюю стену. И обмер.
Несколько секунд назад стена была чистой. То есть грязной, серой, но на ней не было ничего лишнего. А теперь ее «украшал» метровый жирный «вензель». Латинская «V», перечеркнутая молнией! А рядом, для пущей ясности, были нарисованы еще три символа. Стрелка вниз, которая указывала на латинскую же букву «S», а чуть правее – международная буква «А».
Как Бондарев мог не заметить эту живопись, когда вошел в развалины? Или эти рисунки появились, когда майор отвернулся и принялся изучать далекие окраины поселка, думая одновременно о замкнутом круге обстоятельств? И кто опять рисовал на стене желанные подсказки? Майор Савенко? Его бойцы? Кто-то еще? Например, тот, кто мысленно подсказывал в Зиборовке? Если последний, то почему он опять не вышел на полуреальную телепатическую связь? А если это был Савенко, то зачем он шифровался теперь, после того как стало ясно, что Бондарев раскрыл его интерес к своей персоне? Почему штабной не вышел на контакт и не выдал открытым текстом все, что считает нужным довести до коллеги? Вопросов набирался воз и маленькая тележка, а ответов не было ни одного.
Бондарев рассеянно оглянулся по сторонам и вновь уставился на графическое творчество неизвестного художника. С логотипом «Вектора» было более-менее понятно. Неведомый подсказчик использовал уже знакомую Бондареву символику, чтобы обозначить, что это снова он. Тот самый, кто давал графические подсказки в двух предыдущих случаях. Стрелка вниз указывала не на землю, а на букву «S». Это сочетание символов следовало понимать просто – подсказчик советовал двигаться на юг. Да, главные события, повлиять на которые надеялся Бондарев, намечались на западе, теперь это было очевидно, но выбраться из окрестностей временной Ставки было реально, только перебравшись на правый берег. А единственный мост на сто километров вверх и вниз по течению Днепра находился южнее нынешней позиции Бондарева. Как и говорил Карпов.
«Так, может, он все это и намалевал? – Бондарев придержал мысль всего на полсекунды. – Нет, исключено. Рисунок сделал тот, кто в курсе событий на севере и моих похождений. С вероятностью в девяносто девять процентов это дело рук того, кто оставлял похожие рисунки на стенах уже дважды. А конкретно – дело рук штабного майора Савенко. Лишнее доказательство – буква «А». На юге я найду не только выход из ловушки и новый путь к полигону, но еще и того, из-за кого не могу решить, что делать дальше, – Артема. Другого смысла в этой букве быть не может. Майор Савенко отлично понял, в чем суть моих сомнений и колебаний, вот и дал мне возможность разрешить главное внутреннее противоречие. Откуда он узнал, что конкретно меня тормозит? Все просто. Он ведь тоже офицер. А вот откуда ему известно, что Артем ушел на юг? Тут возможны самые разные варианты. Во-первых, от Грома. Егерь видел Артема последним и мог что-то знать о его планах или дальнейшей судьбе. А Савенко и Гром достаточно долго сидели в соседних клетках, чтобы познакомиться и обменяться информацией. Во-вторых, штабной мог и сам увидеть, как Артем уходит на юг. В-третьих, об этом он мог услышать от Голована или от его бойцов. Для них столы были накрыты рядом с клетками. Так или иначе, очередной настенной шифрограмме стоит поверить. Прежние две сориентировали правильно. Так почему эта, третья, должна вдруг оказаться «уткой»? Савенко ведет себя странно, но, по большому счету, мы играем в одной команде, только на разных позициях».
Догадка, что Артем где-то на юге, на Химзаводе или в городе, серьезно взбодрила Бондарева. Кое-какие сомнения у него все-таки остались, но вместе с тем он отлично понимал, что выбора нет. Короткий путь – вернуться в Михайловку и поискать Артема – был перекрыт, оставался длинный, через аномальную зону и город.
«В конце концов, вернуться в поселок я всегда успею. Бешеной собаке семь верст не крюк. Но интуиция подсказывает, что возвращаться не потребуется, что я поступаю правильно. Придется довериться интуиции. Она ведь часть меня, а себе-то я верю»…
…По мере приближения к Химзаводу воодушевление стало иссякать вместе с силами. Бондарев притомился, и с каждым шагом у него оставалось все меньше уверенности, что он поступает правильно. Вроде бы спасенный бродяга не должен был врать. И майору Савенко вроде бы незачем было давать Бондареву ложные подсказки. Да и логика с интуицией в кои-то веки объединились и подсказали, что путь на юг самый разумный. Но сомнения все-таки грызли. Не глобального свойства сомнения, а чисто тактического, сомнения в собственных физических возможностях.
Во-первых, вот так, с бухты-барахты, пробираться через Химзавод было слишком опасно. Бондарев не был готов к такому рейду. У него элементарно не было нужной экипировки.
Во-вторых, за Химзаводом находился город, который таил не меньше опасностей для плохо вооруженного одиночки. Для путешествия по закоулкам заброшенного населенного пункта требовался не «ПМ» с двумя десятками патронов, а хотя бы автомат с несколькими запасными магазинами. И десяток гранат или бутылок с зажигательной смесью.
А в-третьих, еще немного дальше, на юге и юго-востоке, возвышалась темная стена Леса. И с каждой минутой эта стена становилась все темнее. И это был плохой признак. Было похоже, что надвигается Шторм.
Идти прямиком в анфиладу из трех смертельно опасных ловушек, надеясь во всех трех случаях опять проскочить «на тоненького», как это случилось на площади, представлялось авантюрой. Но выбора, похоже, опять не оставалось. Позади были наемники и кочевники. Ни те ни другие больше церемониться не станут, теперь Бондарев знал это точно. Плюс к тому приближался Шторм. Какой-то странный, неторопливый и больше похожий на грозовой фронт, но сути дела эти странности не меняли. В чистом поле от него было не укрыться. А убежище могло отыскаться либо в городе, либо, на худой конец, в цехах
