Сенека пыталась сосредоточиться. Ей показалось — или она уловила в позе и осанке Скэрроу растерянность? Вместо непоколебимой уверенности в себе — плечи ссутулились, челюсть отпала, и он почему-то сошел с подиума?
Она нашла глазами один из гигантских экранов. На нем какой-то мужчина медленно поднимался по ступеням храма спиной к камере. Этот мужчина явно встревожил Скэрроу. Она постаралась собраться, изо всех сил пытаясь удержать внимание и обрести ясность взгляда. От жара Вечного пламени кружилась голова и тошнило. Скосив глаза, она увидела обсидиановый нож в руке одетого в черное жреца, готового вырезать ей сердце. Из-за наркотика ей казалось, что она смотрит в объектив камеры через специальные фильтры, создающие поразительно красивые вспышки в точках пересечения световых лучей.
В мозгу вспыхнуло воспоминание о последних мгновениях жизни Даниеля и о том, как бился в агонии тот человек в Панаме. Ее охватил ужас.
«Не хочу умирать.
Не хочу умирать!»
Сенека запрокинула голову, посмотрела на мужчину, поднимающегося по храмовым ступеням. Сначала в поле ее зрения появилась стетсоновская шляпа, потом лицо.
Билли Гровс.
Он добрался до верхней площадки, она увидела реликварий и всхлипнула. Когда он рассказал ей, как натолкнулся на этот плат, она сопоставила его историю с тем, что говорил об этой реликвии Эл и поняла, что делать.
Повеление ангела Веронике состояло их двух частей. Первая — отереть лицо пророка. Вторая — сжечь плат, но только после вознесения Христа.
В этом ключ.
Если бы Вероника не коснулась лица Христа своим платом, он бы не воскрес; он умер бы, как любой другой человек. Но она отерла пот и кровь с его лица, и Христос восстал из мертвых. Он не вознесся на небеса тотчас; это произошло через сорок дней. Если бы Вероника спалила плат в огне в течение этих сорока дней до Вознесения, Иисус умер бы, как простой смертный. Сенека получила указание уничтожить плат. Она должна сделать то, чего не сделала Вероника. Она должна выполнить повеление ангела, и тогда этот кошмар кончится.
Гровс, ступив на верхнюю площадку, показал реликварий Скэрроу.
— Ты знаешь, что это такое? — он кивнул в сторону Сенеки. — Она говорит, что может остановить это безумие. Я ей верю. Для этого ей только нужно то, что лежит здесь.
Скэрроу отступил еще дальше от края, из поля зрения камер и толпы, и потянул за собой Гровса.
— Нет, Уильям. Ты не понимаешь. Если мы не вернемся к старине, не воздадим нашей кровью богам, мир погибнет. Я должен спасти нас всех. Вот зачем мне был ниспослан дар плата.
— И мне был ниспослан тот же дар. Но по ошибке, и пора прекратить все это дело. Я, правда, не знаю, как это сделать, но она знает. — Гровс обошел Скэрроу, стал рядом с Сенекой и открыл реликварий.
Сенека увидела плат и слезы покатились по ее щекам. Адепты-охранники отступили, и даже ее предполагаемый потрошитель скрылся куда-то в тень. Гровс бережно вынул плат и передал его Сенеке. Принимая его, Сенека с болью посмотрела на Гровса.
— Вы понимаете, что это значит для вас?
— Я готов.
— Что вы делаете? — рванулся к ним Скэрроу.
Сенека вдруг ощутила в себе силу, унаследованную от матери, эта сила сейчас пронизывала каждую клеточку ее тела. Она протянула плат к Вечному пламени.
— Ангел повелел Веронике сжечь плат. Я закончу дело, которое она начала.
Скэрроу побледнел.
— Погодите! — И он заговорил тихим, баюкающим голосом, с завораживающими интонациями, так что слова его словно бы окутывали шелковым коконом.
— Коснись им лица, и ты будешь жить вечно. Ты видела смерть вблизи, ты ощущала смертную дрожь, видела конвульсии последнего вздоха. Твоего Даниеля. Моего апостола. Ты понимаешь больше, чем другие. Легкое прикосновение к лицу — и тебе не придется через это проходить. Ты никогда не умрешь.
Сенека прижала плат к груди.
