— Виктор Петрович, давно сидишь? — Вишневский поискал взглядом Алексея, но понял, что вряд ли когда-нибудь застанет этих двоих наедине за мирной беседой. Значит, спецслужбы снова навели порядок.
— Сижу… Чтобы у тебя тут на столе никто в бумагах не копался.
— Да что он там найдет-то?
— Может быть, и ничего. Он у тебя в доме кое-что нашел, что ему теперь кабинет твой? — но хозяин не смутился, а только обрадовался. — Или ты думал, что я могу не знать такую новость?
— А я не скрываю, все идет законным путем. Заявления на регистрацию, правда, пока не подавали.
— Да… Похоже, этим двоим Грибоедовский загс мозги перекорежил, хоть там никаких аномалий раньше не наблюдалось… А ты-то куда смотришь? Он же мерзавец, на нем пробы ставить негде! Тебя-то он чем зацепил?
— Брось… Нормальный парень. Ульянка его любит.
И Виктору Петровичу даже на миг показалось, что ошибается сейчас именно он… Нет, здесь нет никакой ошибки. Только заблуждение папаши, который торопится спихнуть свой не слишком хороший товар, пока совсем не залежался.
— Ты б его еще в партию рекомендовал, — и увидев, как опустил глаза Павел Семенович, не удержался, чтобы не выругаться: — Что, уже?! Не спеши. И не связывайся с ним, тебе же лучше будет. Раз ты так торопишься, то и я могу… Расследование еще не закончено.
Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Нужно было успокоиться и сосредоточиться. Серьезные дела не терпят суеты. Только один раз всё проверить и выяснить, и в этой истории с мутным наемником будет поставлена последняя точка. Раздавить гниду… Остановить сукина сына на взлете, пока не нагадил на голову.
Алексей терпеливо дожидался будущего тестя, не нарушая его указаний. Если выгнали из кабинета, значит, время еще не пришло. А за грубость спецслужб Вишневский даже извинился и повел в подвалы еще раз демонстрировать свои владения. Бронепоезда пока не показал, хоть отгороженные охраняемые помещения вполне позволяли его разместить.
— Зря ты, Лёша, ругаешься с Ельцовым! Если бы не наша служба безопасности, если бы не войска… Мы бы тут сидели и старые детали к дрезине веревочками привязывали. Все когда-нибудь из строя выходит, все ломается, станки у нас есть, но ведь к ним еще заготовки нужны. Ты лучше нехорошим словом того помяни, кто придумал из Москвы всю промышленность убрать!
— Кто бы ее ни убрал, Павел Семенович, я вижу, что вы обратно вернули…
— Так какой ценой?! Скоро за обычной железной болванкой придется в Тульскую область добираться, а то и еще подальше. На поверхность я тебя, конечно, не отправлю, даже под охраной надежных людей. Твое место здесь, тут и я работу начинал… И ты продолжишь.
— А где ваш станок, за которым вы начинали, Павел Семенович?
Первый секретарь смутился немного.
— Алексей, я тут не работал. Но зато всё это организовывал, пришлось повоевать даже с самим Москвиным, чтобы такие хорошие производственные помещения под какую-нибудь херню не пустили! Ты думаешь, людям жилье не нужно? Нужно! Но место я не отдам. Если наш Интерстанционал не будет ничего производить, то остальные нас просто задавят. Уж извини, хоть ты и сталкер, но сверху всего не принесешь. А пока мы держим в руках производство и ремонт транспорта, голодными не останемся.
— Вы держите в руках? — уточнил Алексей.
— Ну, я держу. И тебе передам, только разберись сначала, что здесь к чему.
В шумном цехе пришлось говорить очень громко. Алексей усмехнулся при мысли, что, если сейчас вдруг наступит тишина, людям будет преподан непланируемый урок карьерного роста и всплывут кое-какие факты о роли компартии. Вряд ли им нужно это слышать. Но если бы Вишневский был в своих речах на публике хоть вполовину таким искренним и вдохновенным, то оратором бы стал непревзойденным. Теперь можно даже поверить, что он спорил с Москвиным и сумел убедить, потому что сейчас первый секретарь не сыпал чужими цитатами и не спотыкался на каждом незнакомом слове, сказанном не от души.
Никакое будущее Алексея уже не интересовало. И считаные месяцы, еще оставшиеся у него на завершение всех дел, жаль было тратить на подъем этого относительно тяжелого для метро машиностроения. Спокойный приют на время — вот и всё, чего он искал здесь. Но теперь официально существующий Алексей Колмогоров мог двигаться к своей цели, не выбирая средств. Сожалевший о прошлом Павел Семенович не понимал многого… Прошлое не нужно тащить с собой, надо оставить его на месте и прикопать, чтобы точно не воскресло. Старые законы все равно расползались на клочки, как бумага, на которой они были записаны, — просто бумага, пролежавшая под дождем и снегом двадцать лет. И пусть древнюю историю изучают редкие в нынешнее время археологи. Алексей слишком хорошо знал, как происходит передача власти, пробовал и начинать с низов и, слегка замаравшись кровью, сразу оказаться наверху… Правила этой игры не менялись столетиями и сами были неподвластны никаким законам. Оставалось только одно важное дело… И
