свои старые кости наверх. Сегодня ночью наблюдать будет неудобно, как раз взойдет полная луна… хотя… вон, глядите! – Она вскинула старческую руку, указывая на яркую точку высоко в небе, медленно движущуюся с запада на восток – то ли спутник, то ли сверхвысотный самолет. Трое в обсерватории молча наблюдали, как точка растворяется среди звезд.
– Кому еще лимонада? – нарушил молчание Дейв.
Осенью пятьдесят шестого мать Бедекера умерла от инсульта, и отец перебрался из Чикаго в свою «хибару» в Арканзасе. Землю родители выиграли в викторине «Геральд трибьюн» и пять лет потратили на ее благоустройство, по возможности проводя в Арканзасе все лето и даже рождественские праздники. В пятьдесят втором, когда Бедекер только начал летать на «F-86» в Корее, отец уволился из морской пехоты и устроился на полставки в магазин спортивных товаров «Уилсон», где проработал до самой смерти. Планировалось, что родители переедут на природу в июне пятьдесят седьмого, но вышло так, что отец отправился в одиночку на полгода раньше, в ноябре.
Бедекеру хорошо запомнились две поездки туда: первая – в октябре пятьдесят седьмого, за два месяца до смерти отца от рака легких, и вторая – вместе со Скоттом, жарким летом семьдесят четвертого, когда разразился Уотергейтский скандал.
Скотту едва минуло десять, но он уже начал активно вытягиваться, чтобы в конечном счете на пять сантиметров перерасти отца с его метром восьмьюдесятью. Вдобавок сын отпустил рыжие волосы до плеч. Бедекер прическу не одобрил: во-первых, мальчик выглядел женоподобным, а во-вторых, приобрел нервный тик от того, что постоянно смаргивал длинную челку с глаз. Но давить на ребенка не стал.
Всю дорогу из Хьюстона отец и сын умирали от жары и скуки. Тем летом Джоан впервые начала проявлять признаки неудовольствия, и Бедекер с радостью предвкушал три недели вдали от дома. Джоан решила остаться из-за мероприятий в женских клубах. За месяц до того Бедекер уволился из НАСА, а на новой работе в Сент-Луисе его ждали только в сентябре. Это был его первый отпуск за десять лет.
Скотту на лоне природы не понравилось. Первые дни, когда они вырубали кустарник, чинили рамы, перекрывали крышу и ремонтировали хибару по мелочам, Скотт откровенно скучал и был не в духе. По пути Бедекер купил транзистор и теперь слушал бесконечные комментарии про угрозу импичмента и спешную отставку Никсона. Джоан уже год пристально следила за развитием Уотергейтского скандала. Сначала дико злилась, что информационные блоки прерывают ее любимые сериалы, потом втянулась, даже начала смотреть вечерние повторы по Пи-би-эс, и вскоре больше ни о чем другом не могла говорить. Бедекер тогда готовился распрощаться с летной карьерой, которой посвятил всю жизнь. Отчаянные попытки Никсона удержаться он воспринимал как нечто недостойное, один из признаков разложения общества, давно его удручавших.
Хибара на деле была бревенчатым двухэтажным домом, старомодным в сравнении с кирпичными ранчо и каркасными, обшитыми сайдингом постройками, обступившими берега нового водохранилища. Дом стоял на холме в окружении трех акров леса и лугов. У подножия холма был маленький причал, построенный отцом Бедекера в то лето, когда Эйзенхауэр избирался на второй срок. В свое время родители собирались привести в порядок второй этаж и пристроить веранду, но после смерти матери отец махнул на это рукой.
Бедекер и Скотт выкорчевали полусгнившие останки веранды в тот день, когда Никсон сообщил по радио о своей отставке. Это было вечером в четверг, они сидели перед домом, ели гамбургеры, которые сами приготовили, и слушали последние слова речи, полной вызова и жалости к себе. В заключение Никсон произнес: «Будучи президентом, чувствуешь родственную связь со всеми и каждым гражданином в отдельности, и, прощаясь, я хочу сказать: храни вас Бог отныне и навсегда!»
– Давай уже, сворачивай, брехло паршивое. Скучать не станем, – мгновенно отреагировал Скотт.
– Скотт! – прикрикнул Бедекер. – Вплоть до завтрашнего дня этот человек остается президентом Соединенных Штатов. Не смей так о нем говорить!
Сын открыл было рот, но спасовал перед повелительным тоном, выработанным за двадцать лет военной службы, поэтому отшвырнул тарелку и, красный как рак, выбежал на улицу. Бедекер остался сидеть один, наблюдая в предзакатных сумерках, как белая рубашка сына мелькает на пути к пристани. Он понимал, что инцидент только усугубит и без того мрачное настроение Скотта. Понимал, что тот, пусть и своими словами, выразил их общее мнение о Никсоне. Бедекер огляделся по сторонам и вдруг вспомнил, как впервые очутился здесь, как ехал в Арканзас из Юмы в Аризоне на новеньком «Тандерберде» мимо Чоктау, Лесли, Йельвилля и Сейлсвилля, так напоминающих Новую Англию, что почти ожидал увидеть океан, а не водохранилище, на котором располагался выигранный родителями участок.
Вид отца тогда потряс его до глубины души: в свои шестьдесят четыре Бедекер-старший ухитрялся выглядеть на добрый десяток лет моложе, но за восемь месяцев с их последней встречи в Иллинойсе превратился в старика. Не изменились лишь черные как смоль волосы, но впалые щеки заросли щетиной, а шея стала дряблой и морщинистой. Впервые за двадцать четыре года Бедекер видел отца небритым.
Приехал он вечером пятого октября пятьдесят седьмого, через день после запуска советского спутника. Вечером они с отцом отправились на причал половить рыбу и «посмотреть на спутник», хотя Бедекер и уверял, что невооруженным глазом его не различить – слишком маленький. Ночь была прохладной и безлунной, лес на другой стороне озера темной линией вырисовывался на фоне звездного неба. В сумерках ярко тлела отцовская сигарета, тихонько поскрипывала леска. Где-то плескалась невидимая рыба.
– А вдруг эта штуковина везет атомные бомбы? – выдал вдруг отец.
– Если только совсем крохотные, – парировал Бедекер. – Сам спутник размером с мяч.
– Сумели запустить маленький, запустят и большой, уже с бомбами, – проворчал отец.
