Бедекер вышел к причалу. Сын сидел на перилах и смотрел на озеро. По радио наперебой восторгались, с каким достоинством Никсон принял отставку, и обсуждали его преемника, Джеральда Форда. В особенности порадовало журналистов заявление самого Форда, что за долгие годы в Конгрессе он не нажил ни одного врага. Оно и понятно: после Никсона с его манией преследования перемена была явно к лучшему. Но Бедекер помнил слова отца, что выбор врагов говорит о человеке куда больше, чем выбор друзей. Может, Форд просто набирал очки перед избирателями?
Скотт сидел на перилах в конце причала. Белая футболка ярким пятном выделялась в лунном свете. Доски в некоторых местах просели, кое-где не хватало перил. Бедекеру отчетливо вспомнился запах свежей древесины семнадцать лет назад, когда он сам разговаривал здесь с отцом.
– Эй, – позвал он.
– Привет, – вяло, но не злобно откликнулся Скотт.
– Давай мириться.
– Ага, давай.
Бедекер облокотился на перила и тоже стал смотреть на озеро. Вдалеке закряхтел лодочный мотор, звук эхом пронесся над тихими водами, но самой лодки не было видно. На другом берегу носились светляки, мелькая, словно вспышки выстрелов.
– Я был здесь с твоим дедушкой незадолго до его смерти. Озеро тогда было меньше, – заметил Бедекер.
– Правда? – равнодушно бросил Скотт. Бабку с дедом по линии отца он не застал и мало ими интересовался. Зато родители матери были в добром здравии, жили в поселке для престарелых во Флориде и всячески баловали внука с пеленок.
– Давай завтра с утра доразберем мебель и махнем на рыбалку? – предложил Бедекер.
– Да ну… – протянул Скотт.
Бедекер кивнул, еле сдерживая подступающее раздражение.
– Ладно, тогда приведем в порядок дорожку.
Скотт пожал плечами и вдруг спросил:
– Вы с мамой разводитесь?
Бедекер уставился на десятилетнего сына.
– Нет, конечно. С чего ты взял?
– Вы же не любите друг друга, – категорично, с дрожью в голосе заявил Скотт.
– Неправда, очень любим, – отрезал Бедекер. – Что за мысли у тебя, Скотт! Откуда, главное?
Тот по-особенному дернул плечом, как делал всякий раз, когда обижался на друзей или что-то не получалось.
– Не знаю, – буркнул он.
– Если говоришь, значит, должен знать, – парировал Бедекер. – Скажи, в чем дело?
Скотт отвернулся и тряхнул головой, откидывая челку с глаз.
– Тебя никогда не бывает дома, – жалобно произнес он.
– Работа у меня такая, – стал оправдываться Бедекер. – Была. Теперь с этим покончено.
– Ага, и что толку? Мамочке все равно не угодишь. Она же ненавидит Хьюстон, Центр, твоих друзей и моих тоже. Живет только своими сраными клубами.
– Попридержи язык, Скотт! – нахмурился Бедекер.
– Но так и есть.
– Попридержи язык!
Сын отвернулся и снова уставился на озеро. Бедекер перевел дух и попытался сосредоточиться на прелестях августовской ночи. Запах воды, рыбы и бензина настойчиво напоминал о детстве. Прикрыв глаза, он вспоминал, как после войны в тринадцать лет отправился вместе с отцом на озеро Биг-Пайн в Миннесоте, порыбачить и поохотиться. Он тогда вдоволь настрелялся по жестянкам из своего «Сэвиджа», а когда пришло время чистить ружье, выяснилось, что шомпол остался дома. Отец неодобрительно покачал головой, что для мальчика было хуже пощечины, потом отложил удочку, приладил леску к грузилу, продел его через дуло ружья, а к другому концу привязал тряпку. Бедекер потянулся к самодельному шомполу, но отец взялся за другой конец лески, и вдвоем они тянули ее туда-сюда, болтая о разной ерунде. Дуло уже сверкало чистотой, но они все тянули и тянули. Как наяву перед глазами стояла красная клетчатая «ковбойка» отца с закатанными по локоть рукавами, родинка на смуглой от загара левой руке, запах табака и мыла, звук голоса… Но особенно запомнилась тоска от глубокого осознания происходящего, неспособность даже тогда просто прожить и забыть. С удовольствием начищая ружье, Бедекер ощущал свое удовлетворение, знал, что отец рано или поздно умрет, а он сам навсегда запомнит этот момент и чувство осознания.
– Знаешь, что я ненавижу? – спросил вдруг Скотт задумчиво.
– Нет. Что?
Мальчик ткнул пальцем вверх:
– Гребаную луну!
