– И вы не волнуйтесь, я танкиста не трону никогда, – заверил Фролов.
– Спасибо, что успокоил, – отозвался подполковник.
Он смотрел на мужика прямо, просто, как-то пытливо, без тени страха.
– Нет, это хренотень какая-то, – сказал тут директор совхоза. – Ты и на Фролова вообще не похож. Тебе больше сорока не дашь. Фролов-то старше тебя лет на двадцать. Что ты нам голову дуришь?
– Я – Фролов, – подтвердил тот. – А почему у меня внешность такая, я не знаю. Это все само получилось, меня ж не спрашивал никто.
– Да, может, ты жулик какой-то ненормальный? – предположил директор.
– Если я жулик, куда я днем деваюсь? – удивился Фролов. – Жулики и днем тоже живут.
– А кто тебя знает, куда ты деваешься! – сказал директор.
– Товарищ директор, можете не верить, мне так даже лучше, – заверил Фролов. – Вот вы были на войне, а товарищ подполковник не был. Но он танкист, а у меня с танкистом случай был. Нашу батарею разбомбили, немцы в атаку идут, восемь танков. У нас ничего, ни одной целой пушки. Пехота вперед ушла – прикрыть нас некому. Ну, я с жизнью попрощался, смотрю в бинокль, жду, что будет. Тут на пригорок въезжает тридцатьчетверка. И прямо с ходу по головному танку лупит из пушки. Положил снаряд прямо под башню, башню оторвало к ебеней матери. Тут еще две тридцатьчетверки въехали и с ходу пошли на немцев – в лоб. Еще два немецких танка загорелось – и один наш. Я смотрю: танкист из него выпрыгнул, вроде раненый. Нам особо некогда смотреть. Мы по пехоте огонь ведем. Ну, спасли нас танкисты. Я к ручью спустился вниз, а танкист лежит весь обгоревший, видно, что умирает. А над ним какой-то капитан сидит – откуда он взялся, непонятно. И вроде в шею его целует. Я глаза протираю, глазам не верю. Капитан голову поднял, а у него все лицо в крови, и рот в крови, и зубы в крови, а глаза как у пьяного. Тут снаряд прилетел, взрывом меня оглушило, я в себя пришел, смотрю: капитану голову оторвало осколком, а танкист как лежал, так и лежит, только видно, что уже мертвый. Я тогда уже успел привыкнуть на войне, и мне так сильно страшно не было. Но этот капитан, я понял, у танкиста кровь пил, это было страшно! Я с тех пор к танкистам по-особенному отношусь, они нас спасли в том бою. А капитана этого, которому голову оторвало, я потом опять видел. Вполне вроде бы живого. Стал я думать, как он себе голову назад приклеил. И вот до сих пор и думаю, придумать ничего не могу.
– А ты бы написал про него в НКВД, – сказал подполковник.
– Да в том-то и дело, – почти крикнул Фролов, – я его видел с оторванной головой, какой НКВД?
– А ты не обознался? – спросил подполковник.
– Нет, не обознался, – мрачно отозвался Фролов. – Я его и сейчас бы узнал. Я б его, гада, собственными руками придушил за того танкиста. Но как его придушишь, если он себе оторванную голову назад приклеивает?
Помолчали.
– Как ты мог воевать, если ты моложе меня? – не верил подполковник.
– Я двадцать третьего года рождения, – ответил Фролов.
– Иди ты… – не поверил подполковник.
– Подожди. – Директор вдруг как-то даже подался вперед. – Фролов был ранен, у него на спине шрам был от осколка. А ну-ка повернись спиной и рубашку задери.
Фролов послушно повернулся спиной, сев на лавку верхом и задрав рубашку. В свете лампы на спине Фролова под правой лопаткой был очень отчетливо виден рубец, довольно длинный.
– Ну что, – спросил Фролов, – есть или нет? А то я сам не проверял.
– Ну есть, – негромко сказал директор.
– Значит, я правильно все чувствую, – отозвался Фролов.
– Охренеть, – подвел итог подполковник, он смотрел на Фролова с новым любопытством.
– Я потом этого капитана видел, он минерами командовал. И он меня видел. Долго-долго так на меня смотрел. Я его узнал. Я б его из тысячи узнал. Это был он. Как-то он себе голову назад приклеил и ходил, командовал. Смотрел на меня. Я этого взгляда никогда забыть не мог. Закрою глаза и вижу, как он на меня смотрит. И тогда что-то со мной стало. Я после этого случая изменился. Я все время его вспоминал, и потом, после войны, а особенно после того, как жена умерла. И все время какой-то странный голод чувствовал. Как будто от этого капитана что-то на меня перешло.
– Но это же все днем было, – сказал директор, – а ты говоришь, ты только ночью ходишь. Он, получается, мог днем ходить?
– И я смогу, только потом. Когда привыкну, – признался Фролов.
Из дома вышла жена подполковника Клава с тарелкой чего-то дымящегося в руках. Она подошла к столу, поставила тарелку, это было тушеное мясо с луком, сказала:
– Кушайте на здоровье, – и пошла обратно в дом.
На появление третьего за столом вообще не отреагировала.
– Она меня не видела, – объяснил Фролов, – я могу так сделать, что на меня внимания не обращают, как будто меня нет. Зачем ее пугать?
