на затершихся детских впечатлениях благоговейный тихий восторг, реальная жизнь растворялась в многочисленных «а если бы». Он представлял себя на патрульном космоджампере с обязывающим названием вроде «Бесстрашный», «Генерал Горбатов»60 или «Этони Маколифф»61. Или в засаде на пиратов, например около Новой Гвинеи: опустишься под воду, почти не двигаешься, еле шевелишь руками и ногами; выставишь перископ на пиратов и смотришь: клюнут ли они на яхту с девушками из спецбатальона, чтобы взять их с поличным? Или, на худой конец, где-нибудь на китайской границе в камуфляжном комбинезоне с ооновскими шевронами отбивающим у полицейских беженцев, для которых взятка за спокойный переход границы оказалась слишком высокой и которые теперь пытаются пересечь ее тайком.
Он смотрел за реку, не отводя глаз. Иногда опускал подзорную трубу, чтобы охватить всю панораму, а по большей части разглядывал лица воинов и их амуницию, то радуясь, то досадливо покряхтывая. Дружинная конница и по вооруженности, и по подбору воинов была на порядок выше даже тяжелой монгольской кавалерии, а любой из воинов княжеского двора62 легко мог противостоять пяти-шести противникам. Но мало было дружинников, мало, тысяча, не больше.
Пехотинцев тоже было немного, около трех тысяч. Колонна, появившаяся чуть позже из тумана, втянулась на песчаный треугольник между левыми берегами Клязьмы и Колокши и превратилась в толпу устраивающихся на отдых людей, понимающих, что он будет недолгим и старающихся использовать каждую минуту. Копья, рогатины и топоры длиной почти в человеческий рост ставились в вигвамообразные сооружения, которые в эпоху винтовок стали называть козлами; аккуратно, как младенцы в колыбель, укладывались на землю мечи, стягивались сапоги, открывались котомки.
– А у этого Неврюя, у него сколько солдат? – Феликс обернулся к Шурику, который стоял рядом.
Шурик чуть было не расплылся в улыбке, но изо всех сил сжал челюсти, чтобы не показать, как ему понравилось, что его расспрашивают о серьезных вещах. И не кто-нибудь, а знаменитый Феликс Чирадзе, у которого в экспедициях ни разу не погиб ни один сопровождаемый. И голосом справочного автомата начал рассказывать:
– Неврюй послан в 1252 году с большим войском, до шестидесяти тысяч воинов, против великого князя Владимирского Андрея Ярославича. Перед этим брат Андрея, Александр Невский, поехал в Орду, а там или хан Батый, или его сын-соправитель Сартак выдали ему ярлык на княжение во Владимире. Некоторые историки считают, что Александр навел Орду на брата, а другие утверждают, что это не так, а совпадение по времени похода Неврюя и поездки Невского на поклон к хану – случайность. Есть также мнение, что именно присутствие князя Александра в ставке ордынского хана позволило ограничить масштаб новой степной интервенции. Поэтому она была направлена только против князя Андрея и к повсеместному разгрому городов не привела.
Шурик замолчал, подняв к глазам подзорную трубу. Туман исчез совсем, и вдалеке, почти на пределе видимости, можно было разглядеть большой обоз и приближающуюся быстрой рысью группу из трех десятков всадников, над которой весело прыгали из стороны в сторону красное треугольное знамя и ослепительно белый бунчук.
«Чолка стяговая это! Чолка стяговая, Крутюнов! – вспомнились Шурику слова привставшего от негодования экзаменатора по древневнерусской вексиллологии с фамилией Вин. – И как же я его тогда назвал, бунчук-то?» Он попытался припомнить, но не вышло. А ведь ошибка была очень забавной, она стала главным анекдотом послесессионной вечеринки. Правда, самому Шурику было не очень весело. Ему пришлось первые три дня каникул сидеть в библиотеке и писать доклад «Сравнительный анализ изображений древнерусских знамен на миниатюрах Разивилловской летописи и Лицевого летописного свода». Только в обмен на него Вин согласился поставить ему приемлемую оценку.
Всадники обогнали обоз, быстро приближались, и Шурик уже мог разглядеть их лица. Он навел подзорную трубу на того, кто скакал первым и поразился: до чего же точным оказался составленный у них в ЦПХ по довольно скудным источникам портрет этого человека. Почти никогда не разглаживающаяся складка на переносице от озабоченно сдвинутых бровей, печальные и недоверчивые серые глаза, нижняя губа, которая постоянно прихватывает верхнюю, скрывая старый, еще детский наверное, разрыв, русая, с небольшой рыжинкой борода. Шурик начал вспоминать недавно прочитанное об этом человеке.
Карамзин. Князь Андрей Ярославич имел душу благородную, но ум ветреный, неспособный отличать истинное величие от ложного. Это значит, что он не мог отрешиться от обычных представлений о чести властителя, от обольщения славою мира, не понимал, как его старший брат Александр, что истинное величие состоит в отдаче всего себя труду, которого не могут понять и оценить современники, значение которого сделается ясным разве что для отдаленного потомства.
Хитров. Этот князь – из числа тех личностей, которые отличаются хорошими природными дарованиями, благородством характера, отвагой, энергией при достижении намеченных целей. Добродушие нрава соединяется у них с ласковым, любезным обращением с другими, они умеют снискать симпатии и поразить воображение современников. Они не прочь совершить громкий подвиг, в особенности при сочувствующих им зрителях. Но при всем том им часто не хватает глубины характера, стойкости и выдержанности воли, самоотвержения, вследствие чего они оказываются неспособными к непрерывному труду, к тяжелой, будничной, если можно так выразиться, черной работе, вызываемой глубоко сознаваемым чувством долга… Они самонадеянны и часто дерзки до отваги, когда им благоприятствуют обстоятельства и удача венчает их усилия, но при этом малодушны и готовы падать духом при первом серьезном испытании. Ум у них гибкий, находчивый, соображение быстрое, они способны создавать смелые планы, но им недостает вдумчивости, глубины, охоты к серьезному изучению всех обстоятельств дела, всей наличной действительности…
Борлов. На князя Андрея Ярославича, молодого еще человека, чрезвычайно глубокое влияние оказал тесть, князь Даниил Галицкий, для которого
