прозрачном лице.
Рассердился граф, что противится она его воле, но, смирив свое черное сердце, присел он на край колодца и стал ласковыми словами звать к себе пленницу.
– Разве не знаешь ты, что я твой единственный друг? Ведь все, что я хотел, – спасти тебя. Я хотел, чтобы ты жила во дворце, в богатстве и роскоши, чтобы песни твои слышали богатые и знатные люди, которые понимают, какое ты сокровище. Разве ты не видишь? Твой возлюбленный – бесчестный и жестокий человек. Если б не я, он продал бы тебя безжалостным туркам.
Ни слова не сказала ему она, лишь еще больше стали ее темные глаза. С самого дна клетки глядела она на него, и взгляд этот был похож на дюжину острых ножей.
– Ты не веришь мне, мое бедное дитя? – с пылкостью продолжал граф. – Я готов доказать тебе это. Завтра ты увидишь, что твой Пьетро жив и здоров, и его вовсе не заботит твоя участь. Поверь, он с удовольствием продал тебя за звонкую монету.
Ничего не сказала ему русалка, лишь отвернулась от него. Но на рассвете заскрипели блоки, заскользили смазанные жиром веревки. Граф велел поднять клетку с «венецианской рыбкой» высоко-высоко на балкон своего палаццо у канала.
И в предрассветных сумерках увидела она, как на большом корабле ее Пьетро поднимает паруса и вовсе не собирается идти к ней на выручку. Как он был уверен в себе, какой решимостью лучилось его лицо! Это был человек на пороге своей мечты к богатству и славе.
Но не успела морская дева рассмотреть название корабля. Клетку ее опустили, и, смеясь, сказал ей синьор, что теперь она его «поющая рыбка» и будет петь для него и его гостей. Ведь никому, кроме него, она более не нужна.
Молча посмотрела она на него и снова нырнула на самое дно своей клетки.
Темной ночью внезапно раздался внутри палаццо шум и гул, зашатались знаменитые венецианские сваи, что тверже камня. Забурлила вокруг вода, вздыбилась лагуна, порождая яростные волны.
Заскрипели доски и камни, и медленно ушел на глубину, под воду прекрасный палаццо – и вместе с ним и граф, и все его слуги. Слышали все соседи на Большом канале пение «венецианской рыбки», и голос ее был полон не любви, а мести и черной злобы. Звучал он, как свист ветра и шум страшной морской бури.
С тех самых пор вся Венеция знает, что русалка покинула обманувший ее город и рыщет по морям в поисках своего коварного и неверного возлюбленного. Но раз в несколько лет гондольеры Венеции снова видят свою «рыбку». По-прежнему она поет прекрасные песни, но никому больше не дарит поцелуев на удачу, ведь каждый гондольер, приблизившийся к ней, напоминает ей ее коварного Пьетро, и вместо губ встречают его длинные острые зубы и холодные объятия, увлекающие на дно.
Паоло неохотно открыл глаза и посмотрел на отца.
– Забавная сказка, зачем ты мне ее рассказываешь? Я уже вышел из того возраста, когда такие истории принимают на веру.
– Меньше всего на свете я бы хотел рассказывать ее тебе, сынок, – вздохнул синьор Фантуччи. – Может, это для других и сказка, но мне доподлинно известна фамилия Пьетро. Отец замолчал и тяжело положил на стол свои натруженные руки. – Коварного гондольера звали Пьетро Фантуччи, и все, что он смог, – доплыть до итальянского берега и спрятаться на твердой земле на веки вечные от морской девы. Ни разу не видел он больше ни вод лагуны, никакого другого моря и потомкам своим строго-настрого наказал не сходить с твердой суши. Большой кусок плодородной земли он купил на деньги от своего предательства. И на этой земле выросли его дети, никогда не видевшие моря…
Паоло с глубоким недоверием смотрел на родителя.
– Что ты хочешь этим сказать? Что все это было на самом деле и мы с этим Пьетро родственники?
Старый синьор тяжело вздохнул еще раз.
– Наверное, я бы тоже никогда не узнал ни о чем подобном, но мне было двенадцать лет, когда я впервые услышал историю о «венецианской рыбке». Так уж вышло, Паоло, что ты не первый Фантуччи, который, нарушив страшный родительский запрет, не побоялся вернуться в море. Отец мой, а твой дед, скрыв от своих родителей, тоже решился на возвращение в Венецию. Арендовав у своего друга драгоценную гондолу, он начал уезжать в Венецию на заработки. Каким он был тогда счастливым! Как сияли его глаза, когда он возвращался по вечерам домой и вполголоса рассказывал мне и моей матери об увиденных им чудесах и диковинках.
Но однажды отец не вернулся. Мы прождали его три дня, но о нем не было ни слуху ни духу. Чем ближе было воскресенье, тем тверже была воля моей матери ехать в город самой, искать отца. В субботнюю ночь, перед маминым отъездом я проснулся по непонятной причине. Было душно, я никак не мог заснуть и решил выйти в сад, посидеть на качелях.
Было темно, я взял с собой фонарик.
Сколько я просидел, тихо раскачиваясь на качелях под сливой, я тебе не скажу. Было тихо, очень тихо, и вдруг я услышал на дороге отчаянный топот бегущих ног. Ворота наши скрипнули, и кто-то вбежал во двор. Я, подхватив фонарь, побежал навстречу. Мой отец налетел на меня из-за угла дома. Боже мой, он выглядел ужасно! Он был бледен, рубашка его разорвана, с волос текла вода, и кровь из раны на плече смешивалась с дорожной пылью. Он весь дрожал. Подхватил меня в объятия и прижимал к себе долго-долго, что-то бормотал, и его тело била дрожь.
