сломать его волю перед отъездом. Похоже, зря я сдержался… Ну что ж. Спасибо за обед. Если вы, дамы, мне больше ничего не желаете сообщить, я бы ушел отсюда… и желательно не на ту темную равнину, где ты меня держала последние недели, а в нормальный мир. Твое условие я выполнил.
— Прежде, чем ты уйдешь, — сказала Королева, вставая, — хочу тебе кое-что показать.
Она вышла из беседки, и я последовал за ней.
20
Туман, как всегда, появился из ниоткуда и быстро закрыл собой все. Окружающий мир смазался, а когда он возник вновь, я понял, что нахожусь в помещении, а не под открытым небом. Еще несколько шагов, и я подхожу к массивным перилам из серого мрамора и останавливаюсь рядом с Морганой, созерцая грандиозный холл какого-то дворца.
Мы находились на втором этаже, напротив входа — с первого этажа к нам можно было подняться по одной из двух лестниц, что располагались справа и слева от нас. На стенах — знамена, некоторые из которых вызвали во мне мучительное ощущение узнавания: я понимал, что видел уже такие раньше, но где и когда, в какой из своих жизней — не мог вспомнить. Основное мое внимание, однако, привлекли не знамена и не роскошная отделка холла, также казавшегося смутно знакомым, а огромное панно над входом. Панно располагалось еще выше, чем находились мы с Королевой — где-то на уровне третьего этажа. Люди и звери, полулюди-полузвери, мерзкие крылатые твари, странные существа из огня и света… Композиция дробилась на множество сюжетов, каждый из которых имел какой-то смысл, что-то символизировал, изображал какое-то событие в той истории, которой была посвящена картина. Крылатая тень — человеческая фигура с крыльями летучей мыши — что-то предлагает быку, наклонившему рога так, будто он собирается атаковать ее; феникс проливает огненный дождь на отвратительных тварей, собравшихся под стенами крепости; устрашающая черная фигура — слишком похожая на собирающую души тварь из моих снов — торжествуя, держит на поднятых руках тело прекрасной женщины; звери с лицами людей стоят вокруг расчлененного на части человека, лежащего в центре ритуального узора; молодая девушка идет по выжженной земле и там, где ее нога касается земли, из пепла пробиваются зеленые ростки; разъяренный воитель с черным мечом убивает неподвижного и раненного, но еще живого дракона… Центральную часть композиции занимало изображение прекрасного поверженного рыцаря, лежащего в луже собственной крови, алевшей на темном плаще, посреди тронного зала. Над рыцарем, касаясь древка копья, протыкавшего рыцарю грудь, стояло странное существо, являвшее собой смесь ящерицы и человека. Голова ящерицы, туловище и руки человека, вместо ног — длинный хвост… кожистые крылья за спиной. Существо и рыцарь смотрели друг другу в глаза и по тому, как существо касалось копья, невозможно было понять — собирается ли оно нажать еще сильнее, навсегда пригвождая человека к полу, или же хочет извлечь копье. Но я — откуда-то — точно знал, что копье воткнул рыцарю в грудь странный дракон с человеческим туловищем и что он сделал бы все, чтобы воткнуть это копье поглубже. Двусмысленность того, как это было изображено, по необъяснимой причине разозлила меня. Нет, я точно был уверен — это дракон, повергающий героя, а не освобождающий его. Потом я присмотрелся к герою и понял, что он тоже не вполне человек. Когти, а не ногти на руках... а то, что я сначала принял за плащ, оказалось раскиданными по полу темными крыльями…
Вверху общей композиции, будучи не менее крупной, чем фигуры человека-дракона и демона-рыцаря, сияющая золотая птица распахнула крылья, как бы призывая восходящее над ней солнце. Внизу, во тьме, смотрело наверх жуткое мумифицированное лицо, принадлежавшее женщине. Ее рот был широко распахнут и казалось, что она стремится поглотить все, в чем есть жизнь и сила.
Я оторвался от созерцания картины и искоса взглянул на Моргану. Она смотрела на меня — внимательно, изучающее — не скрывая своего интереса.
— Кто я такой? — Спросил я у нее. — Может быть, скажешь наконец?
— Ты все еще не вспомнил?
— Я помню, что был здесь, в этом зале. Помню некоторые знамена. Но картины не помню. И тем не менее я чувствую, что должен знать, что там изображено.
— Я бы сказала, что там изображена история Тавелина, — ответила Моргана. — Но это было бы неправдой, потому что события, которые там показаны, в конечном итоге касались всех миров.
Тавелин… Я попробовал это слово на вкус и ощутил смесь печали и радости. Чем бы ни был этот мир, он кое-что значил для меня. Многое значил, не смотря на то, что еще не вернувшиеся, но уже смутно ощущаемые воспоминания боли несли в себе не меньше, чем любви…
— Тавелин… — Тихо сказал я. — Что это за место?..
— Один из множества миров. Очень древний. И особенный тем, что в нем некогда жил Творец.
— Творец? — Хмыкнул я. — Какой еще Творец? Всеблагой Митра?
— Большинство богов Земли, — ответила Моргана, — никогда не существовали. Другие являются искаженными изображениями реальных богов,
