— Минимум на год.
И уселся за стол.
Довесок почувствовал, как напряжение отпускает его. Не стоит впускать в свою жизнь абсолюты. Они имеют обыкновение оборачиваться против самого впустившего.
В этот момент дверь на верхней площадке отворилась и в проеме появилась русская женщина. Гулагский вскочил, опрокинув стул и разинув от изумления рот. Наконец пришел в себя и пролепетал:
— Госпожа Зоесофья. Простите. На секунду мне показалось, что вы… впрочем, не важно.
— В свою очередь, вы, надеюсь, простите меня, что я позаимствовала эти наряды, которые нашла в чемодане на чердаке и которые, как я понимаю, принадлежали вашей покойной жене.
Зоесофья окинула взглядом свою восхитительную фигуру. Она облачилась в длинную красную юбку, доходившую до верха вишневых сапожек, расшитый золотом жакет цвета запекшейся крови поверх белой блузки и лайковые перчатки, полностью закрывавшие запястья. Коричневый шарф был повязан так искусно, что только со второго взгляда можно было заметить под ним второй, телесного цвета, закрывавший нос и рот.
— Вещи просто идеальны. Должно быть, она была очень красивая дама.
В устах обычной женщины подобная речь прозвучала бы высокомерно. Но не в исполнении Жемчужины.
— Да, — севшим голосом отозвался Гулагский. — Была.
— Благодарю вас за возможность воспользоваться ими. Мне надо выйти, а я не хочу привлекать любопытных к своей персоне, поэтому я и переоделась.
— Куда, позвольте спросить, вы направляетесь, сударыня? — вежливо спросил Даргер.
— Мы с мсье де Плю Пресьё собираемся посетить церковь.
Зоесофья плавно преодолела последние ступени, подхватила остолбеневшего Довеска под локоть и увлекла его за собой.
Хотя городок был маленький, но на улицах хватало людей — и экзотические гости вызывали у них крайнее любопытство. В общем, откровенный разговор даже не намечался. Дети бежали за парочкой с улюлюканьем. Взрослые откровенно таращились. Так что, хотя его заботили куда более существенные вопросы, Довесок просто сказал:
— Как вам удалось уломать неандертальцев выпустить вас без охраны?
— А! Кем бы они ни были, неандертальцы все-таки мужского пола — и печален будет день, когда я не смогу убедить мужчину дать мне то, что мне от него нужно. Кроме того, сейчас принц нездоров, значит, я являюсь самым высокопоставленным членом посольства.
— Тогда, вероятно, вы сумеете уговорить наших мускулистых друзей распахнуть шкатулку с казной. Вы с вашими Сестрами Восторга наделали долгов, которые…
— Увы, — небрежно отозвалась Зоесофья, — моя власть имеет пределы. Принц Ахмед уже об этом позаботился.
Церковь (или собор, как ее здесь называли) оказалась красивым бревенчатым строением, увенчанным православным крестом. Интерьер Довеска ослепил. Отчасти дело было в богатстве убранства, поразительном количестве горящих свечей и всепроникающем запахе пчелиного воска, от которого воздух делался тяжелым и душным. Собор пронизывало неземное пение хора. Незнакомая религиозная служба отправлялась полностью по ту сторону иконостаса, так что верующие не могли ее видеть. Но присутствие Зоесофьи все-таки не давало Довеску покоя.
День был будний, и большинство прихожан составляли старухи в черном. Пользуясь наличием в своих домах вкалывающих, как рабыни, более молодых женщин, они могли позволить себе набожность. Нескольких женщин в первых рядах поддерживали заботливые друзья или родственники, из чего Довесок заключил, что это новые вдовы. Наверняка бедняжки молились о том, чтобы пережить предстоящую заупокойную службу. Все были предельно сосредоточенны, и Зоесофье с Довеском удалось проскользнуть внутрь под всего лишь одним-двумя враждебными взглядами в их сторону. Однако, по мнению Довеска, его спутница выделялась среди них как лебедь в стае скворцов. А когда они заняли места в задней части церкви, она, вместо того чтобы отпустить его руку, прижалась к нему еще плотнее: Довесок чувствовал тепло ее бедра и груди, и это тоже очень отвлекало.
Они совсем недолго слушали службу, когда, к полному изумлению Довеска, Зоесофья отступила в нишу в самом дальнем конце церкви и потянула его за собой, чтобы оказаться вне поля зрения паствы.
Ниша была маленькая, и двое людей не могли поместиться там, избежав при этом близкого контакта. Довесок настолько остро ощущал плоть Зоесофьи, что даже дышал с трудом. Она приблизила прикрытые платком губы к его уху и промурлыкала:
— Я знаю, что тебя тянет ко мне. Я вижу по твоим глазам. И прочим местам.
Ее затянутая в перчатку рука медленно провела вниз по его телу, остановившись у промежности его штанов.
— Подозреваю, ты также заметил, что я сама испытываю ответное мощное притяжение к тебе. Но, как тебе известно, — голос Жемчужины осекся в великолепном устном изображении румянца, — наши чувства друг к другу не могут быть реализованы. По вполне понятным тебе причинам.
