Что было технически неверно. Низкое и темное небо рассекала тонкая и яркая линия заката, зажатого между землей и облаками на западе. Вдобавок ветра дули по-осеннему холодные, а он не удосужился надеть куртку, прежде чем вылезти через слуховое окно на крышу. Но Аркадия ничего не волновало. В одной руке у него покоилась бутылка Пушкина, а в другой — жидкая антология мировой поэзии. Хранились они в отцовском винном погребе, который представлял собой запертое помещение в подвале, но Аркадий вырос в этом доме и знал все его секреты. От него ничего нельзя было скрыть. Аркадий проскользнул через окошко в подвал, а затем обнаружил среди балок широкую свободную доску, которая сдвигалась на добрый локоть, быстро просочился внутрь и, пошарив в темноте, ухватил две бутылки наугад. И ему повезло: об этом свидетельствовало то, что в первой емкости оказался чистейший Пушкин! Правда, решение пить его одновременно с плохо составленным сборником иностранных виршей и коротких прозаических отрывков в бездарных переводах говорило о крайней незрелости похитителя.
В церквях городка начали звонить колокола. Аркадий улыбнулся.
— «Вновь потухнут, вновь блестят, — прошептал он. — И роняют светлый взгляд… На грядущее, где дремлет, — он рыгнул, — безмятежность нежных снов». Да кончится это когда-нибудь? «Возвещаемых согласьем золотых колоколов».[3] Интересно, с чего все всполошились?
Аркадий не без труда принял сидячее положение, в процессе выпустив из рук бутылку. Пушкин, подпрыгивая, покатился вниз по крыше, разбрызгивая жидкую поэзию, и разбился во дворе внизу. Молодой человек нахмурился ему вслед, поднес другую початую бутылку к губам и выпил ее до дна.
— Думай! — сурово приказал он себе. — Почему звонят в колокола? Свадьбы, похороны, церковные службы, войны. Сейчас ничто не подходит, а то бы я знал. Также, чтобы приветствовать возвращение блудного сына, путешественника, героя из его странствий… О, черт.
Он неуклюже поднялся на ноги.
— Отец!
Немощеная площадь была запружена народом, когда Иван Аркадьевич Гулагский въехал в город через ворота в живой изгороди в сопровождении трех ярко раскрашенных фургонов. Гулагского сопровождали два незнакомца на конях, причем один из всадников волок на веревке побитые останки киберволка. Гулагский держал спину прямо и широко улыбался, махая рукой всем и каждому. Аркадий восхищенно жмурился позади толпы. Старый хвастун умел пустить пыль в глаза — таланта у него не отнять.
— Друзья! — воскликнул Гулагский. — Соседи! Горожане! — провозгласил он и пустился в подробный рассказ об их подвигах, на что Аркадий обращал мало внимания. Юношу отвлек вид узких ставень, внезапно распахнувшихся по бокам фургонов. Внутри было темно, но чувствовалось движение. Кто же там спрятан? Пленники? Диковинные звери? Уродцы или цистерна с генетическим материалом? Аркадий проворно прошмыгнул сквозь толпу, согнувшись почти пополам, дабы не привлекать внимания, и присел на корточки возле ближайшего фургона — как раз под окошком. Выпрямился, собираясь заглянуть внутрь…
В лицо ему впечаталась гигантская пятерня, и юношу отбросило на землю. Открыв глаза, он оказался лицом к лицу с громадным звероватым мужиком.
— Думаешь, ты самый умный, а, парень? — прорычала гора мышц. Судя по акценту, русский он усвоил с помощью учебного эля. — Заруби себе на носу: только коснись фургона, и я оторву тебе конечности. Загляни внутрь, и я выдавлю тебе оба глаза и скормлю тебе же на завтрак. Понял?
Аркадий робко кивнул и попытался встать, а гигант насмешливо удалился.
— «Вещи оседлали человека, — пробурчал он, когда вновь почувствовал себя в безопасности, — и держат человечество в узде».[4]
С поэзией все переносилось легче.
Но внезапно некто в темном плаще протянул руку и без усилия вздернул Аркадия на ноги. Он обнаружил, что смотрит снизу вверх в яростные и немигающие глаза Кощея, странника — бродяги, пилигрима, — пришедшего в город из пустошей несколько недель назад. С некоторых пор Кощей вообще не обнаруживал намерений покинуть поселение. Аркадий поморщился: на таком близком расстоянии запах Кощеева тела был тошнотворным.
— Бог не любит трусливых шалунишек, — процедил Кощей. — Греши гордо или не греши вовсе. — Затем странник развернулся на месте, одежды его взметнулись вихрем, и он побрел прочь, сердито колотя по земле огромным посохом, в котором явно не нуждался для опоры.
Аркадий таращился ему вслед, пока тот, будто призрак, не растворился в толпе. Наконец юноша повернул голову и едва не столкнулся с отцом, только что спустившимся на землю. Гулагского окружили люди, которые хлопали его по спине и пожимали ему руку. Аркадия накрыла волна эмоций. Он бросился в отцовские объятия.
— «О нет, — вскричал он, — не отец мой! Меня обольщает бог какой-то, чтоб после я больше скорбел и крушился. Смертному мужу никак не возможно все это проделать Собственным разумом! Бог лишь один, появившись пред смертным, может сделать себя молодым или старым, как хочет. Только что здесь ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях, нынче ж похож на богов, владеющих небом широким!»[5]
