— Вы знаете, милейший, — предпринял Гай Соломонович ещё одну попытку, — мне показалось, что у вас по территории анклава разгуливают зары.
— Вы знаете, да, бывает. Забегают, несмотря на линии защиты.
— Мне даже показалось, что кое-кто из бункера вёл с ними мирную беседу.
— Может быть. За всем не уследишь. Ко мне на Рынок часто обращаются зары, приносят кое-какие артефакты. Бывает, что контактируем, — прикинулся дурачком Смирнов.
«А он не лыком шит! Может, что и получится. Скрывает что-то, ясно, или боится кого-то! Но власти хочет!»
Гай повернулся к Романову:
— Господин генерал, а не выпить ли нам?
— Наливай, — бесшабашно махнул рукой генерал.
«Завтра ты, дружок, будешь выглядеть не лучше, чем сегодня», — размышлял Ванштейн, наполняя стаканы.
— Ну, за дружбу! — генерал одним махом опрокинул в себя стакан, повалился на кровать и захрапел.
— Чего это он? — удивился Смирнов.
Гай Соломонович, не раз видевший такой фокус генерала, укрыл его, отвернув угол одеяла.
— Пусть поспит! А мы с вами посидим, побеседуем. Пётр Васильевич, а как у вас на Рынке устроена торговля? Расскажите, мне очень интересно. Я — учёный, поэтому очень далёк от этого, а интересно. Это, наверное, очень опасно каждый день находиться на поверхности, среди заров. Да и муты нападают…
— Да, очень опасно, но я привык, — клюнул на лесть Смирнов. — Бывает, целый день не присядешь, ходишь, выявляешь правонарушителей! А потом наказываешь…
— А какие наказания?
— Кому штраф, кому запрет на появление на Рынке, а кому и плетей.
— Плетей? — удивился Ванштейн.
— А что вы удивляетесь? Мусульман часто наказывают плетьми. У нас это принято.
— Так вы, дорогой, придерживаетесь мусульманской религии?
— У меня и мать и бабка были из Ирана. Отец русский, но придерживался ислама.
— Так почему же вы собираетесь устроить руководству бункера джихад? Насколько я осведомлён, ваш загадочный руководитель тоже исповедует ислам?
— Вы все неправильно понимаете, что такое джихад, — горячо возразил Смирнов. — Внутренний джихад — это борьба человека с самим собой, укрощение самого себя. Внешний — это вся деятельность, которая наставляет на праведный путь, любое благое дело: помочь старикам по хозяйству, поправить одеяло ребёнку или, как сейчас сделали вы, укрыть спящего. А лучший джихад — сказать слово правды в лицо несправедливого правителя. Вот я и собираюсь это сделать. Скажу всю правду в лицо Клёну, а потом пусть умирает!
— Не боитесь, что он вас уничтожит?
— Не успеет. Я не одинок. И против меча есть другой меч.
— А он несправедлив?
— А то! Наложил на нас, чистых, кучу обязанностей и работы, нянчится с зарами!.. — проговорился Смирнов, сразу осёкшись и посмотрев на Ванштейна.
Но Гай Соломонович сделал вид, что увлечен закуской, решив не замечать оговорки: может, о чём-нибудь ещё проговорится. Смирнов успокоился. Стукнул стаканом о стакан Ванштейна:
— Будем! — выпил. — Вы, главное, помогите нам с поверхности.
— Мы-то поможем, — уверенно пообещал Гай Соломонович, — но что будем с этого иметь? Чем вы с нами потом рассчитаетесь?
— Вот жидовская морда! — Смирнов пьяно смотрел ему в глаза. — Не боись, рассчитаемся! У нас много чего есть, что вам и не снилось…
Полковник самостоятельно, не дожидаясь Гая, налил себе самогонки и выпил.
— А разве Коран не запрещает вам пить? — не сдержался Ванштейн.
— А, к чёрту Коран! Я атеист, у нас это не запрещено. Могу исповедовать любую религию! — Он встал, но покачнулся, прокомментировав: — Да, нарезался!
— Давайте я помогу вам добраться до вашего номера, — услужливо предложил Ванштейн.
— Я сейчас… — Смирнов скрылся в душевой.
Гай Соломонович услышал, как зашумела вода, удивился: «Он там что, моется?!»
Появившийся через полчаса Смирнов поразил его вновь. Голова его была мокрой, но он был абсолютно трезв. Если бы не запах изо рта, нельзя было
