запах блестящей краски?
– Как твоя мама? Потерять ребенка – страшнее для матери не придумаешь.
Из открытой двери тянет теплом. Пахнет едой. Я вздрагиваю.
– Сынок, что у тебя с лицом?
– Да какие-то козлы привязались, – отвечаю.
Старик вздыхает:
– Подрался? Думаешь, твоей матери мало страданий, решил добавить к ним свою избитую физиономию?
Я смотрю на него. Старик опять вздыхает:
– Идем, сынок. Нужно промыть раны трихлорфенолом.
Ощупываю лицо. Щека здорово расцарапана. Я и не чувствовал.
– Нет, я домой пойду. Там промою.
– Идем ко мне, говорю. Я у тебя в долгу за летнюю работу. Ты так хорошо потрудился над моей входной дверью.
– Я?
– Да, ты, – усмехается он. – А я думал, только в моем возрасте память дырявая. Я же Гарри. Теперь вспомнил? Тебя школа присылала. Тебя и твоих друзей. Муниципальная программа была. Кажется, «Помоги пожилым» называлась. Но ты тогда мне здорово помог. У меня уже сил нет на такую работу, да и глаза не те.
Ничего не помню, но чувствую: память где-то близко. Я стою в проеме. Старик поворачивается и идет внутрь.
В прихожей, напротив двери, два ряда крючков для одежды. На нижнем висят собачий поводок и ошейник. Руки тянутся и снимают ошейник с крючка. Я кручу его и вспоминаю темную ночь. Бунгало, которое показалось пустым.
Нам даже не понадобилось ломать замок. Задняя дверь не заперта. Роб идет впереди. Я слышу собачий лай.
– Уинстон! – раздается старушечий голос.
– Роб, сваливаем! Бежим отсюда!
Значит, мы лезли сюда. В это бунгало. Здесь нас почуяла собака и залаяла. Это ее ошейник.
– Дверь закрой, холодно, – просит Гарри, возвращаясь из кухни.
Он останавливается и видит у меня в руках ошейник.
– Будь добр, повесь на место.
Что-то в его голосе заставляет меня быстро вернуть ошейник на крюк.
– Я… Извините.
Он внимательно смотрит на меня. Моя спина взмокает от пота. Я чувствую, что готов признаться. Признание вот-вот вырвется из моего горла.
– Я… я.
– Все нормально, сынок, – успокаивает старик. – Просто не надо больше трогать… эту штуку. Она же не твоя… Кстати, ты прочитал книгу, которую я тебе подарил?
– Книгу?
– «О мышах и людях». Помнишь? Хорошая книга. В твоем возрасте она мне очень нравилась.
Я выдыхаю. Внутри что-то вспыхивает. Значит, книга от него. Вспоминаю, что уже был здесь и видел книгу у него на полке. Мы тогда как раз проходили по литературе этот роман. Мою книгу кто-то спер. Я пожаловался старику на воров. Он вытащил с полки свою и сказал: «Вот, возьми. Можешь оставить себе. Мне она больше не нужна».
С трудом верю, что кто-то так просто мог подарить мне книжку.
– Да, – отвечаю я. – Ваша книга у меня. Мне она тоже очень нравится.
Он улыбается. Я хочу улыбнуться в ответ, но не могу. Вспоминаю, как приходил сюда с Робом.
– Пойдем на кухню. Там светлее. А то здесь мне твоей раны не рассмотреть.
Только не на кухню. Не туда, где…
– Пошли. Не стой в прихожей.
Шаркая, Гарри идет на кухню. Сейчас бы повернуться и убежать, но я не двигаюсь. Он стоит ко мне спиной и роется в кухонном шкафу. Впиваюсь глазами в пол. Чисто. А чего я ожидал? Два обведенных мелом контура там, где лежали тела старухи и собаки? Их гниющие останки? Пол чист: никаких пятен и царапин. Черные и белые линолеумные плитки.
– Иди сюда, – зовет меня Гарри. – Я же не кусаюсь.
Голос тонет в крике его жены. Я и сейчас его слышу: «Негодяй! Ты вор, трус и негодяй».
– Мне надо домой, – выдавливаю из себя я.
