грузовые лифты, вентиляционные шахты, оборванные пуповины подъемников.
Кларк с сомнением огляделась:
— Нет.
Здесь садиться было нельзя, здесь наверняка установлены защиты.
Лабин, кажется, ухмыльнулся:
— Давай проверим.
— Не думаю, что это...
Кен врубил скорость, и они ринулись в пустое, открытое пространство.
Вылетев из каньона, заложили вираж направо. Кларк вцепилась в приборную панель. Земля и небо перевернулись: город с археологическими руинами сбритых фундаментов вдруг оказался в трехстах метрах за плечом Лени, и на нее уставились два черных круга по метру в поперечнике, словно глазницы гигантского черепа. Только они были не пустые и даже не плоские, а слегка выступали над землей, словно полюса закопанных в нее гигантских шаров.
— Это что? — спросила она.
Нет ответа. Кларк скосила глаза. Лабин одной рукой придерживал между коленей бинокуляр, а другой пристраивал на него пенсне. Линзы аппарата смотрели в потолок кабины. Кларк внутренне содрогнулась: каково это, когда твои глаза расположены в метре от черепа?
— Я спросила... — заново начала она.
— Артефакт перегрева. Гранулы почвы взрываются как попкорн.
— От чего это? Мина?
Он рассеянно покачал головой, переключившись на что-то у основания небоскреба:
— Луч частиц. Орбитальная пушка.
У Кларк свело внутренности.
— Если у него есть... Кен, а если он заметит?..
Что-то натриевой вспышкой полыхнуло у нее в затылке. В груди затикало. Управление «Сикорского-Белла» кашлянуло невероятно дружным хором и погасло.
— Похоже, есть, — заметил Лабин, когда стих мотор.
Ветер негромко свистел в фюзеляже. Ротор продолжал постукивать над головами, по инерции шлепая лопастями. Больше ни звука, кроме тихих ругательств Лабина, когда вертолет на мгновение завис между землей и небом.
В следующее мгновение они уже падали.
Желудок у Кларк застрял в горле. Лабин давил педали.
— Скажешь, когда пройдем шестьдесят метров.
Мимо проносился темный фасад.
— Чт...
— Я слепой, — Кен оскалился от какой-то извращенной смеси страха и возбуждения — руки тщетно и яростно сжимали джойстики. — Скажешь, когда... десятый этаж! Скажешь, когда минуем десятый!
Одну половину Кларк до бесчувствия поразила паника. Вторая пыталась выполнить приказ, отчаянно подсчитывала этажи, пролетавшие мимо. Но окна были слишком близко, сливались, а вертолет должен был рухнуть. Рухнуть у самой башни, но та вдруг исчезла, оборвалась углом, мелькнувшим на расстоянии вытянутой руки. Открылся северный фасад, из-за дальности его было лучше видно, и...
«О, господи, что это...»
Какой-то непокорный, пораженный ужасом участок мозга бормотал, что не может такого быть, но вот же она — черная, беззубая, в стене небоскреба зияла пасть, широкая, как ворота для целого легиона. Лени пыталась отвлечься, сосредоточиться на этажах, начать счет от земли. Они падали мимо этого невозможного провала... а потом выяснилось, что летят прямо в него!
— Лени...
— Пора! — завопила она.
Секунда растянулась вечностью, а Лабин ничего не сделал.
В этом бесконечном мгновении самое странное — ощущения. Шум от все еще — чудом, удачей или чистым упрямством — вращающегося ротора, пулеметный ритм с доплеровским смещением, как медленный далекий стук сердца улетающего в бездну космонавта. Вид несущейся навстречу, несущей гибель земли. Внезапное холодное смирение, признание неизбежного: «Мы умрем». И кивок с грустной насмешкой, понимание, что могущественный
Кен Лабин, всегда просчитывавший на десять ходов вперед, мог совершить такую глупую, такую тупую ошибку.
А потом он рванул рычаг, и вертолет вздыбился, струсил в последний момент. Кларк весила сотню тонн. Они смотрели в небо, мир за ветровым
