– Арвен Сато жива, – продолжал сенатор, – и чувствует себя куда лучше, чем мы могли надеяться. Мы решили не рисковать и не приносить ее сюда из больницы, где о ней заботятся врачи и мама, но записали голограмму, чтобы вы все могли ее увидеть.
Хобб сел. На голограмме в центре поля вместо его головы крупным планом появились кадры из родильного отделения. Кира, хоть уже и видела этот ролик, все равно не смогла удержаться от слез, когда Саладин, самый юный из ныне живущих, замер возле колыбельки краснолицего младенца, передавая свое почетное звание. При виде малышки толпа восторженно ахнула, и Кира поневоле прониклась всеобщим восхищением: первый выживший ребенок за одиннадцать лет, здоровый, не заходящийся в крике от боли.
Ролик кончился. Хобб поднялся со слезами на глазах.
– Арвен Сато – наше будущее, – сказал он, повторяя мысли Киры. – Этот ребенок, эта бесценная для нас девочка, первая представительница нового поколения, наследница мира, который, будем надеяться, окажется лучше того, что мы видели все эти одиннадцать лет. Наши ученые трудятся не покладая рук, чтобы воссоздать вещество, которое спасло жизнь Арвен: тогда мы сможем дать лекарство другим детям. Но этого мало. Если мы хотим, чтобы завтрашний день был лучше вчерашнего, мы должны отбросить тени прошлого. Поэтому я с удовольствием сообщаю вам о том, что отныне и навсегда Закон надежды официально отменен.
Аудитория встретила это известие радостно, хотя уже и не так единодушно. Многие жители Ист-Мидоу по-прежнему поддерживали Закон надежды: дескать, теперь, когда нашли лекарство, нужно рожать как можно больше детей. Но Сенат все равно отменил закон в знак примирения с Голосом. Чтобы задобрить вчерашних мятежников, сенаторы уволили Марисоль Деларозу и Оливера Уэйста, возложив на них ответственность за беспорядки и военное положение. Скоузен тоже вышел из состава Сената, но добровольно, чтобы вплотную заняться лекарством. Вместо них народ выбрал Оуэна Товара, которому простили связь с Голосом. Новый Сенат объединил как жителей Ист-Мидоу, так и членов Голоса, их взгляды и мнения, и на острове наконец установился мир. По крайней мере, теоретически. Кира оглядела сенаторов на трибуне и заметила промежутки, свободные места между ними. Члены Сената отодвигались от прежних противников, избегали смотреть на них, стараясь держаться ближе к единомышленникам, которым с заговорщицким видом что-то шептали на ухо. Зрители, собравшиеся на стадионе, как в зеркале повторяли их поведение: они вроде были вместе, но на самом деле общество по- прежнему оставалось расколотым.
– Мы еще не придумали, как быть дальше, – с неподдельной искренностью вещал Хобб. – Наши исследователи и врачи работают над разгадкой секрета лекарства; как только им это удастся, мы начнем его производить. Но это временно. Если ситуация изменится, позвольте вас заверить: мы вместе с вами решим, что делать. Общество будет действовать сообща, в противном случае это неэффективно.
И вот еще что я хотел сказать. – Он сделал театральную паузу, и Кира заметила, что это подействовало: зрители притихли и подались вперед. Хобб поднял палец, привлекая внимание к тому, что собирался произнести, и продолжил: – В ходе наших экспериментов над партиалами кое-что выяснилось. Это изменит нашу жизнь и весь наш мир, – он набрал в грудь воздуха. – Партиалы умирают, причем быстро, никто и ничто не сможет их спасти. Через год наш злейший враг исчезнет навсегда.
Стадион содрогнулся от ликования.
– Мы не сможем его синтезировать, – заявила Кира. После собрания на стадионе Маркус проводил ее домой. Они сидели в гостиной. Кира знала правду, и та выжигала ее изнутри, точно раскаленный добела уголь: лекарство, то бишь Наблюдателя, нельзя искусственно воссоздать, а тесты, которые она провела, показали, что ее организм этот феромон не вырабатывает. И если она действительно партиал, как уверяла доктор Морган, то кто ее сделал и для чего, по-прежнему оставалось загадкой.
Кира лишь надеялась, что не создана с дурными целями.
– Мы не сможем его ни изготовить, ни подделать, у нас просто нет оборудования, – продолжала она. – Я вообще не уверена, что оно существует. Может, у «ПараДжен» что-то и было, или у тех, кто создал вирус, но их же больше нет. Единственный способ получить лекарство – у партиалов.
– Изольда говорит, Сенат разрабатывает план вторжения на материк, – заметил Маркус.
– На случай непредвиденных обстоятельств, – кивнула Кира, которая теперь числилась экспертом по таким вопросам и часто консультировала Сенат. Правда, теснее всего она общалась со Скоузеном, с которым вместе работала. Кира знала, что сенаторы что-то планируют, но не догадывалась, что именно. – Изольда не сказала когда?
– Наверно, через несколько месяцев. – Маркус беспомощно пожал плечами. – Одно дело – смотреть, как умирают новорожденные, когда ты уверен, будто с этим ничего не поделать, но теперь, когда известно о лекарстве… С тех пор, как мы спасли Арвен, умерли трое младенцев, а две женщины, которым сделал инъекции Товар, еще не родили. Мы не знаем, что дальше, но, как бы то ни было, люди больше не станут сидеть сложа руки. А теперь, когда все узнали, что партиалы умирают, рано или поздно потребуется новый план. Разумеется, предложения выдвигают самые разные: одни хотят объявить войну, другие – устроить мирные переговоры. Учитывая, как все складывается… – Маркус покачал головой. – Скорее всего, наших посланцев там просто перестреляют. Хотя не исключено, что все-таки удастся договориться.
– Мы с ними обошлись не лучше, – нахмурилась Кира. – По-моему.
Она так и не решила, как относиться к Сэмму: что, если он ее обманывал? Возможен ли вообще мир с партиалами?
– Кира, – глубоко вздохнув, проговорил Маркус; голос его был так нежен и глух, что имя прозвучало почти зловеще. Кира догадалась, что он хочет
