Это платье было слишком взрослым для нее. Слишком утонченным и искушенным. Сентябрь, практичная, но все еще маленькая девочка с полей Небраски, почувствовала, без видимых причин, что это платье опасно. Опушка на воротнике красного пальто встала дыбом и прильнула к ней теснее, будто хотела сказать:
– Это платье для
– Это Бдительное Платье, – гордо просияла Толстянка. – Его сшили Бандерос высшего разряда в артели «Мушкетная мушка». Оно тебя никогда не подведет, а я еще дам в придачу прелестную брошку, совсем бесплатно. Когда камень потемнеет, ты поймешь, что твой Час ушел.
В руке гоблинши с мелодичным звуком появилась брошь, которую она тут же приколола на Бдительное Платье. Это была очень красивая серебряная брошь со светящимся дымчато-белым камнем, окруженным крохотными бриллиантами, как блестками измороси.
– Сентябрь, – ласково проговорил Суббота, – позволь мне купить тебе это платье. На него у меня хватит слез, я уверен.
– Это платье стоит куда дороже любых слез, паренек, – печально сказала Толстянка, качая зеленой драгоценной головой. – Дороже поцелуев и часов. И торговаться вам уже некогда. Слышите? – Издалека донесся низкий, мелодичный, печальный стон, похожий на гудок паровоза. – Угорь приближается к станции.
Вокруг Рынка в темном тумане загорелись синие лампы. Негромко зазвонил колокол. Висящее табло, покачиваясь, высветило название пункта назначения: СТАНЦИЯ ТУБЕРОЗА.
Толстянка Прекрасная расставила пошире свои большие шипастые ступни.
– Я рассказывала вам о Первенцах. У нас их столько, что девать некуда! Нет, они ребята неплохие, но я никогда не интересовалась детьми. Пусть мои братья этим занимаются, им нравятся все эти чепчики-распашонки. Мои сорванцы не дают Рынку покоя, все время скулят и просятся домой. Заберите у меня одного ребенка, и платье ваше. Дело того стоит, поверьте! Она, может, и покажется вам милой, но бесполезной безделушкой – но ведь то же самое говорят про всех мальчиков и девочек из Верхнего Мира, а они все равно могут сгодиться для чего-то хорошего. Баклажанчик, поди сюда!
Колокол зазвонил громче. Из-за прилавка возникло застенчивое существо, рослое, чуть повыше Субботы, с большими печальными темными глазами и длинным, толстым изогнутым клювом.
– Это Баклажанчик – Ночная Додо, – быстро сказала Толстянка. – Никто не умеет лучше них таиться и подкрадываться. Но она слишком большая, чтобы облапошить глупого тролля, а у меня, кроме нее, еще двое ртов. – Перья Ночной Додо отливали ярко-фиолетовым, с темно-изумрудной подпушкой и роскошным водопадом черного хвоста. Ноги ее, серые, как старый камень, выглядели сильными.
– Гоблины всегда припасают главный фокус напоследок! – сказал Аэл.
– Я не фокус, – тихо возразила Баклажанчик. Ее низкий, грудной голос отдавался эхом.
– Вы получили что хотели и еще небольшой шанс в придачу, – пожала плечами Толстянка. – Я даже не срифмовала ни разу, когда ее предлагала, а это чего-то стоит. С чего мне жульничать? У меня в кошельке уже есть Час высшей пробы. Мой Рыночек расправляет плечи.
Деревянные детали киоска разгладились, отполировались и выглядели теперь настолько гордо, насколько способна древесина.
– Аэл, да она же просто бедная потеряшка! – сказала Сентябрь и протянула птице руку. У Сентябрь не было предубеждения против потерянных существ, она сама была из таких. Она не могла бы выразить это словами, но своим новеньким, сияющим сердцем чуяла, что теперь умеет
– Я и так взяла бы ее с собой и довезла бы до столицы, – сказала наконец Сентябрь, и Ночная Додо легонько и коротко прижалась клювом к ее ладошке.
Суббота пнул землю. Наверно, ему тоже не нужна была компания.
– Я мог купить тебе это платье. – Он вздохнул. – Да!
Баклажанчик клюнула плечо Сентябрь большим темным клювом, и Бдительное Платье вдруг мягко и удобно легло на плечи Сентябрь, будто было сшито на нее и только на нее. Пальто красного цвета неприязненно сморщилось, оказавшись вдруг поверх незваного гостя. Оно немедленно надулось и вытянулось, чтобы скрыть и обездвижить платье.
В кармане пальто уютно разместились четыре билета.
Глава VIII
Тихая повесть Ночной Додо
![](/pic/1/7/8/9/6/3/i_009.png)
Рыночек и Толстянка Прекрасная исчезли в облаке искр и дыма.
Оставшиеся четверо стояли на платформе, а со всех сторон уже доносился оглушительный звон станционного колокола. Влажный грохот сотрясал настил платформы. Они и парой слов не успели перекинуться, как по черной земле ниже перрона покатилась волна соленой дымящейся воды цвета индиго, и по этой пенной реке на станцию ворвался Рыдающий Угорь. Он замедлился и остановился – изящно, идеально точно.