Лицо у гостя передернулось. Чувствовалось, что вопрос чрезвычайно неприятен для него. Однако он не мог на него не ответить.
– Как сказать… Нормальное было общение. Много смеялись, шутили. Говорили о разном. Но, как это бывает в Лондоне…
– Да-да-да…
– Понимаете, они вроде и не оскорбляли. Но иногда шутили довольно обидно. Оба, но особенно, Лоуренс. То есть, он не говорил впрямую, что ирландцы – деревенщина-пэдди, мик-придурки. Но так все время – на грани говорил. Получалось, что если обидишься, то вроде тем и подтвердишь, что ты тупая деревенщина: не понимаешь тонкого английского юмора. А смолчишь – вроде как, с этой шуткой соглашаешься. Неприятно. Но при старших, в смысле, при Патрике таких шуток у него никогда не было[24].
– Что ж, мистер Рухтра, мы многое поняли. И сейчас поедем на место, чтобы узнать то, что еще неясно. А вас попросим проехать в ту комнату, о которой я уже говорил.
– Проехать? Это далеко? Может, пройти…
– Нет-нет, именно проехать. Не обессудьте.
Маркс нажал рычаг, едва заметный, поскольку примыкал к столу. Пол под Дейлом, что сидел на стуле, пружинисто ушел вниз. И через мгновение этот квадрат пола вместе со стулом и гостем мягко приземлился где-то в подвале. А его место занял другой такой же квадрат паркета, выдвинутый специальным механизмом.
– Что ж, – сказал Энгельс. – С новосельем. Заодно и работу всей конструкции проверили… Что будем делать – поедем на место пожаров? Или нет… ты в последнее время что-то начал лениться в таких случаях.
– О, нет, милый Фри, только не в этом деле. Тут очень интересно. И, думаю, развязка будет яркой. Ты-то как полагаешь?
– Совершенно с тобой согласен… Однако собирайся. По дороге поговорим…
Через полчаса Карл и Фридрих были на Чизуик-Молл, напротив островка Чизуик-Эйот. Унылое пожарище, обуглившиеся головешки. Люди обходили дом Лоуренса стороной. Вероятно, тут все знали о его страшной кончине и не хотели соприкасаться с памятью о ней. Впрочем, на двух джентльменов в цилиндрах, бродящих вокруг золы, никто особого внимания не обращал: пусть копаются в обгоревшем мусоре, кому нужно по работе.
Маркс и Энгельс обошли все пожарище. Перетряхнули, очищая от золы и пепла, множество предметов. Но вот остановились на том месте, где когда-то располагалась гостиная.
– Ну, что, Фри, тебя ничего здесь не удивляет.
– Особо нет. Возможно, только эти весы. Их место на кухне, а не в гостиной. Но с другой стороны, мало ли что может быть в комнате молодого холостого мужчины. Мало ли что и для кого он мог тут развешивать.
– Да-да-да, – задумчиво прогундосил Карл. – А посмотри, как странно обгорела чаша весов, просто цвет изменила.
– Так ведь пожар. Мало ли что могло упасть на нее сверху и расплавиться.
– Да. А вот, смотри, на другой чаше даже гирька сохранилась.
– Действительно. Ну и что?
– Маркировка обгорела. Но если попробовать на вес, то это… Как думаешь, что за гиря?
Фридрих несколько раз подбросил гирьку на руке.
– Что тут думать? Фунт веса – самая распространенная гиря в Лондоне, да и во всем мире. Какая разница?
– Огромная. Я убедился в своих подозрениях. И, кажется, уже все знаю. А ты?
– И я все знаю.
Маркс уставился на друга с некоторой обидой:
– Как ты можешь все знать, если ничего не понимаешь с гирей?
– Зато я понимаю в другом, в чем ты, Мавр, не разбираешься.
– Допустим. И что мы должны сейчас делать?
– Понаблюдать за строениями семейства Кэйси на Чизуик-Эйот.
– Правильно. Доставай свою подзорку, мне нужно посмотреть, что там на острове.
– На островке.
– Да какая разница?
– Огромная.
– Фрицци, не пересмешничай, давай скорее трубу.
Тут Энгельс не стал спорить. Он знал, что когда Маркс входит в раж, то становится по-детски эгоистичным и капризным.
Карл жадно смотрел в трубу, будто глотал бульон после большого голода.
– Да-да-да. Он там!
