каковое команда «Бигля» имела возможность наблюдать в окрестностях Вальдивии. Верно, катаклизм причинил немало бед: разрушены города, пострадали острова. Из-за переменившихся океанских течений разбилось о скалы исследовательское судно «Челленджер». Однако – нет, нет и нет! – течения переменились не настолько, чтобы сейчас, спустя восемь месяцев после катастрофы, «просто унести» «Бигль» к берегам какой-нибудь Антарктиды.
Преподобный слушал, покусывая губы и дергая скверно выскобленным подбородком. Порой даже кивал. Но явно не верил ни единому слову.
Чтобы хоть как-то отвлечь Мэттьюза от навязчивых мыслей, капитан попытался переменить тему.
– «Успехи»? – переспросил Дарвин. – Ну, в некотором роде это можно и так назвать. Я не то чтобы дрессирую… скорее наблюдаю и развиваю отдельные их привычки.
– По-вашему, эти твари умны? – уточнил художник экспедиции Конрад Мартенс. – Просто из-за того, что когда кто-нибудь подходит к бочке, они плюются водой из этой своей трубки?
– Эта трубка называется сифоном… впрочем, не важно. Вы же видели сами, Мартенс: они делают это, только когда вы стучите определенным образом по краю бочки.
Доктор Бенджамин Байно хмыкнул:
– И делают довольно метко, чего вы, Мартенс, не могли не заметить.
– Случайность! Чистая случайность! – Потом он махнул рукой и расхохотался: – Ну, или эти слизни разумны настолько, что уже понимают человеческую речь.
– И слышали, как вы о них отзывались!
– Более того – мнения своего не переменил! Уродливые твари, вдобавок чертовски подвижные. Так и передайте своим воспитанникам, Дарвин: если они будут отворачиваться или брызгать в меня водой – сдохнут раньше, чем я закончу рисунки. Хотя – что за беда, дохлых будет проще изобразить.
Дарвин помрачнел: он, очевидно, надеялся, что «баклажанчиков» удастся сохранить живыми как можно дольше. По крайней мере – до тех пор, пока «Бигль» окажется в местах, где Дарвин сумеет раздобыть соответствующие стеклянные колбы и запасы формалина.
Фицрой сочувствовал молодому натуралисту и разделял его тревоги. Более того: знал, что вопреки заверениям лейтенанта Саливана, судно… не то чтобы сбилось с курса – просто на данный момент не представляется возможным определить его точное местонахождение. Слишком густой туман, слишком давно дрейфуем…
Ночью ему приснились чертовы «баклажанчики» и даже цилиндр, правда, не стеклянный, а отчего-то металлический. Впрочем, в последнем Фицрой не был уверен. Стенки светились мягким, желтым светом, капитан словно бы плыл в этом цилиндре изнутри, а снаружи – казалось ему, – снаружи смотрели чьи-то внимательные, безразличные глаза. Глаза Великого Экспериментатора. Хозяина этого Музея.
Ровно тот же взгляд чудился ему в последующие дни – сквозь молочную густоту тумана и даже в редкие часы, когда пелена рассеивалась.
«Бигль» медленно двигался в заданном, если верить компасу, направлении. Команда изумлялась новым трюкам «баклажанчиков», Мартенс трудился над своими рисунками, Мэттьюз выказывал опасения, и только Дарвин с каждым днем все более воодушевлялся.
– Я и раньше знал, что они сообразительны… ну, точнее, их собратья. На Сант-Яго я ведь наблюдал за спрутами – как они прибегали к разнообразнейшим уловкам, чтобы остаться незамеченными. Они словно ясно понимали, что я гляжу на них! Меняли цвет, выбрасывали облако чернил, крались, будто кошка… Но эти!.. Эти, по-моему, умнее кошек и даже собак!
– С чем же вы сравните их? – посмеиваясь, уточнял Бенджамин Байно. – С обезьянами? Или, может быть, с самим человеком?
– Но вы же видели! Видели своими глазами: сегодня Улисс действовал совершенно сознательно! И Атлант – он ведь каждый день выбирается из бочки и пытается ходить, пытается справиться с тяжестью собственного тела!..
– Да это он пытается удрать от безжалостной кисти нашего микеланджело! – хохотнул доктор Байно.
– А может, наоборот: от кое-чьих не столь уж колких острот? – Мартенс кивнул Дарвину: – Что скажете – по-моему, рисунки удались на славу. Как будто этот ваш Атлант нарочно позировал. А уж когда он попытался завладеть моим карандашом!..
Все это время преподобный Мэттьюз сидел, глядя в глубины своей чайной чашки с отстраненным, полусонным выражением лица – ровно с таким, должно быть, Моисей внимал терновому кусту. К счастью, чашка от возгорания пока воздерживалась.
Однако больше капитана Фицроя волновало сейчас то, как у преподобного Мэттьюза обстоят дела с голосами.
Оторвавшись от созерцания кругов на поверхности, миссионер вскинул голову:
– Вы, господа, говорите так, словно эти твари и в самом деле разумны! Но это… это вздор! Абсурд, нелепица!
– Ну а почему нет? – Мартенс раскурил короткую, изящную трубочку и выпустил к потолку несколько пушистых колец. – Вот что, по-вашему, отличает, допустим, дикаря от пса? Ну, кроме наличия души. Привязанность к родным и близким? Способность сопереживать? Склонность к творчеству? Или, может, умение обучаться? Так если постараемся – согласитесь, эти Дарвиновы воспитанники дадут фору тем же дикарям, с которыми вы имели дело на Огненной Земле.
Фицрой слушал их спор со странным чувством: словно обсуждали его собственную неудачу. Может, так оно и есть – в конце концов, этой экспедиции могло не быть, если бы во время прошлой капитан не взял с собой в Англию нескольких туземцев. Двое мужчин, маленькая девочка и мальчик, купленный у
