Димон начал крутиться вокруг себя, пытаясь увидеть злосчастную дырку, продемонстрировав при этом то, что прятал за спиной. Это был букетик полевых ромашек, собранных на северном склоне Лысой горы. Такие растут только там. Но этот склон довольно крутой, и Димону явно пришлось постараться. Ради Розы? Ради Галы?
– Ага! Вот оно как! Друг называется! Решил за моей спиной выпендриться перед девчонками?
– А сам? – обиделся Димон. – Что за спиной прячешь? Показывай! Сейчас посмотрим, кто из нас настоящий друг.
Вован вздрогнул. Ведь у него за спиной тоже был букетик, правда, собрал он его не на склонах родных просторов, а на клумбе бабушки Нелли. Вован был очень осторожен, но ведьма успела послать вслед улепетывающему любителю фиалок заклятие «хвоста». Повернувшись спиной к Димону, он продемонстрировал букетик нежно розовых фиалок и не менее нежно розовый поросячий хвостик. Димон чуть не рухнул от хохота. Он согнулся, держась за живот.
– Срочно беги к Элеоноре, – сказал он своему «хвостатому» другу.
– Почему не к Васе? – не понял Вован.
– Он решит, что ты это заработал ночью, и откажется тебя расколдовывать. Не может же он нарушить свое слово, непонятливый ты мой, – ответил Димон.
– А Элеонора из солидарности с бабушкой Нелли мне еще и пятачок не наколдует? – засомневался Вован.
– А надо было раньше думать, где букетик «покупать»! – отрезал Димон. На секунду задумавшись, он продолжил: – Слушай, Вован, а может, все оставить, как есть? А что? Очень миленький хвостик. Раньше у всех такие были. Не то рудимент, не то атавизм. Точно не помню.
Но Вован уже не слышал. Он бежал ко мне, не выпуская из рук букетик нежно-розовых фиалок.
Придя в себя, диктатор почувствовал на лице ткань палатки. Снаружи его тряпочного плена доносились звуки паники. С большим трудом выбравшись из складок шатра, Его Солнцеподобие наблюдал катаклизм. Весь лагерь был разрушен. Люди бегали без штанов. Диктатор посмотрел на себя. Он тоже был не в лучшем виде: китель без пуговиц, брюки сползли.
Паника страшна уже тем, что, даже если в этой беспорядочно суетящейся толпе есть хотя бы один здравомыслящий человек, он никогда не сможет выяснить, что, собственно говоря, происходит. Даже если будет очень громко взывать к благоразумию всех вместе или поодиночке.
Сейф! Он остался без присмотра. А в нем… Его Солнцеподобие попробовал найти вход в свой шатер. Он приподнимал складки ткани, пытаясь отыскать вход. И поняв, что в борьбе с шатром ему не победить безоружным, стал искать свой нож, который он постоянно носил на своем поясе, сделанном из шкуры редчайшего вида горной саламандры, дабы разрезать эту уже ненавистную тряпку.
«Ну какой нож? Брюк же нет! Пояса тоже. Естественно, с ножом». Шум паники, от которого поначалу ему удалось абстрагироваться, начал потихоньку проникать в его сознание. «Проклятая тряпка! Мне надо добраться до моего сейфа». Диктатор опустился на колени и попытался порвать ткань руками, потом зубами. Но она не поддавалась. Тогда Его Солнцеподобие зарычал и схватил за щиколотку пробегающего мимо своего камердинера так, что тот упал. Диктатор подтащил его к себе и навис над ним, подминая камердинера под себя, чтобы тот не вырвался и не убежал.
– Что происходит? – рычал диктатор. – Вы все с ума посходили? И, похоже, я сам тоже скоро присоединюсь к вам.
От голоса Его Солнцеподобия камердинер начал приходить в себя, попросил диктатора слезть и пообещал вести себя тихо.
– Простите Ваше Солнцеподобие, что я в исподнем, – пролепетал, поднявшись и опустив глаза, камердинер.
– Я и сам, г-м-м, не при параде, – одергивая китель, ответил диктатор. – Докладывай.
– Вот! – Камердинер протянул диктатору несколько костяных ручек от столовых приборов.
Его Солнцеподобие взял в руки остатки сервиза, и страшная догадка пронзила его мозг. Он огляделся вокруг.
– Связаться со столицей есть возможность? – спросил диктатор. – Где генерал? Да, поставьте мой шатер. Стойки можно сделать из дерева.
– От передатчика остались только кусочки пластмассы, – сказал подошедший генерал в спортивных брюках на резинке.
– Ехать, я полагаю, тоже не на чем? – сказал диктатор, вышагивая по лагерю. – Мне надо об этом подумать. А, вы, генерал, успокойте своих людей и соорудите какую-нибудь повозку. Кого запрячь? Вот ваших «истеричек» и запрягите. Нам нужно в столицу. И поставьте, наконец, мой шатер.
После отличной баньки, организованной моим домовым, мы сидели в мужской компании, напаренные березовыми и дубовыми вениками, умиротворенные, настроенные на философские беседы, у огромного медного Ереминого самовара с ароматным грузинским чаем. Банник был задобрен баранками с маком, которые мы и сами с удовольствием уминали.
– Слушай, Ерема, – откусывая от маковой баранки, сказал Димон, – а домовые знают, что такое любовь?
– Любовь? – Ерема отхлебнул из большого блюдца и ухмыльнулся. – Любовь бывает разная. Не буду произносить банальности. На эту тему уж кто только не высказывался. А про домовых могу сказать, что они тоже любят. Только любовь у них одна на всю жизнь. Некогда им всякими глупостями заниматься. Хозяйство на них да хозяин! – Ерема откинулся в кресле и вздохнул. – У меня тоже была большая любовь. Давно. Я за ней красиво ухаживал. Правда, тогда еще не было всех этих ваших гаджетов. Электричества и то не было.
– Как же ты ухаживал за девушкой? В почти каменном веке, – поинтересовался я. – Чем можно было ее поразить, если ты добивался ее расположения?
