достану, потому что…
Что «потому что», додумать не успеваю – «Поющий Призрак» внезапно возникает наверху, в голубой дыре между облаками, возникает словно бы из ниоткуда, полностью оправдывая свое название. Я вижу его отчетливо: это зеркальный пузырь невероятных размеров, выпуклые бока отражают все вокруг, на хрустальном горбу горит длинный солнечный блик. Прикидываю расстояние – метров пятьсот, должно хватить с лихвой. Закусываю губу, как в детстве, навожу прицельный квадрат на «Призрака» и жму на педаль спускового механизма.
– Тах! Тах! Тах! – рявкает спарка. Гильзы разлетаются по кокпиту. Скорострельность у пулемета низкая, не больше двухсот выстрелов в минуту, но в Центруме вовсю в ходу запрещенные ООН и Женевской конвенцией экспансивные пули типа «дум-дум», которые при попадании разворачиваются «розочками», разлетаются на сотни осколков, а то и вовсе взрываются, как маленькие фугасы. Это некоторым образом компенсирует низкую скорострельность пулемета.
Я не вижу, куда легла очередь, но «Призрак» быстро уходит в сторону, пропадая из сектора обстрела. Пугающая «музыка», звучащая отовсюду с тех пор, как мы были атакованы, становится громче. Я кручу головой, пытаясь заметить врага. Болит шея, болит отбитая при падении спина, пальцы замерзли настолько, что посинели.
Вспышка! Грохот! Самолет ныряет, потом начинает прыгать, словно мячик по полу, – туда-сюда. Похоже, что-то с рулями высоты. «Призрак» выныривает из облаков справа от меня. Выгибаюсь дугой, наводя спарку на зеркальный пузырь, жму педаль.
– Тах! Тах! Тах! – И еще раз: – Тах! Тах! Тах!
Я уверен, что попал. У любого человека, имеющего достаточное количество «настрела», всегда есть это ощущение – ты стреляешь и знаешь, когда пуля легла в цель, а когда нет. Мой «настрел» измеряется сотнями часов – так уж сложилась жизнь. Я не фанат оружия, можно даже сказать, что я его ненавижу, но так получилось, в полном соответствии, кстати, с буддийскими принципами желаний и не желаний, что вся моя судьба связана с этими смертоносными железками. В общем, я кое-что понимаю в стрельбе.
Но оказалось, что попадание в такую штуку, как «Поющий Призрак», вовсе не гарантирует, что он понес хоть какой-то урон. Нет ни вспышек, ни дыр, ни дыма, да и полет его никак не изменился – пузырь быстро перемещается, вновь исчезая из моего поля зрения.
За спиной слышатся какие-то звуки. Поворачиваюсь и вижу механика. На его кожаном комбинезоне кровь. Парень еле-еле стоит на ногах. Револьвер в руке дергается – он зачем-то пытается прицелиться в меня. Успеваю крикнуть:
– Ты что, дурак?!
Выстрел! Пуля пролетает совсем рядом с головой, я чувствую виском толчок горячего воздуха. Выворачиваюсь с сиденья и без затей толкаю механика в грудь. Он падает на труп второго пилота, машинально стреляет в потолок. Отнимаю револьвер, сую за пояс, хватаю этого Клинта Иствуда за грудки, трясу:
– Ты что творишь?!
Механик скрипит зубами, дергается, пытается освободиться. У него странные глаза – желтые, как у волка, и зрачки слегка, самую малость, вытянуты. И тут меня словно окатывает ведром ледяной воды – я вижу, что на руках у него по шесть пальцев…
Чужой.
Он умирает долго – бьется в агонии, рычит, бросая на меня ненавидящие взгляды. Я слежу за ним и одновременно за небом – в надежде увидеть «Призрак».
Самолет идет над водой на совсем малой высоте, метров тридцать, не больше, и все время как бы подпрыгивает, словно хромой бегун. Вспоминается прозвище американского бомбардировщика F-117 – «Хромающий гоблин». Не знаю, как летает этот самый «сто семнадцатый», а вот мы сейчас точно соответствуем такому определению. Еще бы кто костыли подал…
Костыль! Этот желтоглазый механик прошел через весь самолет! Я перешагиваю через все еще дергающееся тело и врываюсь в гулкую трубу фюзеляжа. На потолке зияет длинная косая дыра, деревянные скамьи обуглились.
И никого.
Иду к двери в пилотскую кабину, толкаю ее, выставив револьвер, и вижу на полу труп пилота с разбитой головой, рядом с ним – окровавленный гаечный ключ, а в кресле – Костыля, дергающего рычаги. Рычагов тут почему-то много, штук десять, видимо, система управления самолетом принципиально отличается от земных аналогов.
– Ты живой? – спрашиваю, перекрикивая рокот пропеллеров.
Костыль поворачивает ко мне оскаленное лицо, на лбу запеклась кровь, глаза дикие.
– Иди на хер! – орет он. – Сейчас гробанемся!
Словно в подтверждение его слов самолет клюет носом и устремляется к воде. Костыль хватается обеими руками за два одинаковых рычага и тянет на себя, упираясь ногами в приборную панель. Бросаюсь помогать ему, чувствуя, как через металл рычагов мне передается бешеный пульс погибающего самолета.
– Еще!! – орет Костыль. – Навались!
