Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги)

Социалистической Федеративной Советской Республикой (РСФСР), лишив её тысячелетнего первородного имени.

Ленин… Люди подобного закала не часто встречаются…

А теперь посмотрим, откуда пришли эти тучи с кровавыми ливнями. Что и как притекало в программы и сознание большевизма и их вождя – Ленина.

Послушаем голоса их пророков и предтечей.

Париж.

Дантон! Великий муж революции! Голосина у него по преданию был не дай Боже…

26 ноября 1793 года Жорж Жак Дантон (1759-1794) выступает в Конвенте. Он говорит о революции и терроре:

'…Народ требует, чтобы террор был поставлен в порядок дня, но он хочет, чтобы террор был применён к действительным врагам Республики, и только к ним, то есть к аристократам, эгоистам, заговорщикам и изменникам, агентам иностранных правительств, но народ не хочет, чтобы всякий, кто родился без революционного пыла, в силу одного этого считался виновным…

Единственно, чего народ хочет теперь, это – сильного и энергичного правительства…

Покараем виновных и покараем беспощадно – и народ признает, что мы достойны его…' [81]

3 декабря 1793 года Дантон, выступая в клубе якобинцев, заявляет:

'…Конституция должна безмолствовать в тот момент, когда народ занят уничтожением и устрашением своих врагов посредством революционных действий… Но, граждане, я предостерегаю против тех, кто хотел бы повести народ за пределы революции и стал бы предлагать ультрареволюционные меры… конституция должна безмолствовать…

Я всегда буду идти об руку с народом…' [82]

24 января 1794 года Дантон выступает в Конвенте. Он говорит о революционной законности:

'Граждане… Революцию нельзя творить в геометрических формах. Революционные меры неминуемо – хотя бы временно – тяжело ложатся даже на честных граждан…

Будем помнить, что, слишком прислушиваясь к голосу справедливости, мы рискуем впасть в опасность чрезмерной снисходительности и дать таким образом оружие против себя нашим врагам ‹…›

Итак, воспользуйтесь… моментом, чтобы направить верные удары против врагов родины, избежать ошибок или исправить их…

Я предлагаю сосредоточить всё наше внимание на том, каким образом обеспечить правосудие, – скорое, верное и без ущерба для революционного движения…

Национальный Конвент только потому победил своих врагов, что он был истинно народным…' [83]

Всё это слово в слово мог сказать Ленин. Это вдохновляло Ленина, укрепляло в сознании того, что капитализм – тот враг, который не уйдёт с исторической сцены по своей воле. Нужен заступ могильщика. Ленин с яростью вогнал заступ в землю…

Интересны выступления Дантона на темы: 'По поводу домашних обысков', 'Республика единая и неделимая', 'Париж – народная столица', 'Налог на богатых', 'Твёрдые цены на хлеб', 'Революция и террор', 'Семья и школа'…

Робеспьер уточнит Дантона, заявив, что 'террор есть не что иное, как быстрая, срочная и непреклонная справедливость'.

В сентябре 1793 года Конвент издаст декрет: 'Поставить террор в порядок дня!'

Один из призывов якобинцев утверждал: 'Уничтожая негодяев, мы, тем самым, защищаем жизнь целых поколений…'

Дантон будет казнён своей любимой революцией. 5 апреля 1794 года под крики толпы на Гревской площади гильотина срежет ему голову. Крупная, тяжёлая башка с выпуклым лбищем, ещё открытыми гневно выпуклыми глазищами, толстыми губами (до последнего мига они изрыгали отборный мат) и курчавыми волосами грузно скатится в корзину.

Кто теперь прокричит о революции столь оглушающе громко, как эта башка? После покойного Мирабо её хозяин был, слов нет, вторым оратором Франции.

Палач Сансон ухватит её за волосы и высоко поднимет: пусть каждый полюбуется: сам Дантон! Его башка!…

Кровь ручьём лилась с обрезка шеи. Лицо превращалась в синюю маску…

Париж в ту пору населяли 600 тыс. человек [84]. Сотни тысяч глоток в тот день наверняка орали: 'Да здравствует революция!'

Сансон улыбался: ещё бы, его рука держала голову короля Людовига XVI (гражданина Капета), потом Марии Антуаннеты, потом… да вот Дантона!…

Каждую Сансон потом швырнёт в корзину.

Потом… потом он будет держать голову самого Робеспьера. Сансон запомнит: с утра стояло невозможное июльское марево. Всё таяло от нещадной жары, когда он взводил лезвие гильотины над головой Робеспьера. Вождь якобинцев производил впечатление если не сломленного человека, то ко всему безучастного. Он не замечал ничего – ни рёва переполненной площади, ни смертного блеска лезвия над головой, ни своих товарищей, ждущих за ним казни. Робеспьер, казалось, был погружён в одну упорную мысль, самую последнюю мысль. В тот день ему было 36 лет…

Дантон лишился головы в 35 лет. Его второй жене, Луизе Желе, не исполнилось и семнадцати. Он очень был жаден до жизни, этот юрист…

Глагол времён! Металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовёт меня, зовёт твой стон…

Державин.

Наполеон вспоминал на Святой Елене:

'Марат был умён, но немножко сумасшедший… Он боролся один против всех. Вообще это был очень странный человек и… крупная историческая личность… Немногие люди имели больше… влияния на исторические события. Марата я люблю, потому что он всегда был искренним и говорил, что думал…

Робеспьера никогда вполне не узнает история, это был настоящий предводитель партии…' [85]

И он же, Наполеон, говорил на Святой Елене, поджидая смерть: 'Когда дело заходит о заговоре, всё позволительно'.

На Святой Елене Наполеон не жил, он ожидал смерть, и она пришла, когда он был совсем не старый…

И снова глубокая ночь. И снова свидание с самим с собой, лиирм к лицу.

Чаще всего очень тяжёлые свидания…

Ван Гог говорил 'Я не умею сдерживаться. Мои убеждения настолько неотделимы от меня, что порой прямо-таки держат меня за глотку' [86].

Я чувствую: мои – крепко держат меня за глотку. Такая хватка – и смерть не разожмёт…

В книге тюремно-колымских воспоминаний сына священника, а по выпавшей невозможно горькой судьбине – летописца и узника десятилетий(!) гулаговской Руси Варлаама Тихоновича Шаламова читаем (случилось это в самое начало 1940-х годов):

'Несколько месяцев назад младший лейтенант Постников задержал беглеца вести на Кадыкчан за десять-пятнадцать километров ему не хотелось, и младший лейтенант застрелил беглеца на месте…

Не утруждая себя доставкой задержанного заключённого на Аркагалу, молодой лейтенант Постников отрубил топором обе кисти беглеца (несомненно, ещё теплые и мягкие живой кровью. – Ю.В.), сложил их в сумку и повёз рапорт о поимке арестанта.

А беглец встал и ночью пришёл в наш барак, бледный, потерявший много крови, говорить он не мог, а только протягивал руки (культи. – Ю.В.)…

Постников был светлый блондин… северного, голубоглазого, поморского склада – чуть выше среднего роста. Самый-самый обыкновенный человек… Помню, вглядывался я жадно, ловя хоть ничтожную отметку… ломброзовского типа (преступной предопределённости от рождения. – Ю.В.) на… лице младшего лейтенанта Постникова…' [87]

Напрасно Варлаам Тихонович вглядывался: он стоял перед 'самым-самым обыкновенным человеком'. Неправедное, лихое время сделало обычных людей подобными зверям. Предупреждал же Достоевский, что без Бога всё станет возможным.

Революционная демократия могла утвердить себя только кровью: через кровь сделать народ и государство другими. Поэтому Сталин ничего особенного и не совершал. Он обратился к привычному опыту революций, предусмотренному марксизмом, – произволу (диктатуре пролетариата). Именно неограниченный террор обеспечивал сохранение власти. Это было в полном согласии с догмами Маркса и Ленина. Сталин допустил лишь одно отклонение от буквы учения: распространил террор и на своих соратников, заодно и на карателей, а народ он продолжал бить так же, как Ленин и все прочие (возможно, размах всё же оказался пошире). Вот это избиение души и тела революции Сталину до сих пор простить не могут, особливо русскоязычная часть пострадавших, густо обсеменившая-'таки' новую Россию, хотя русских погибло много больше.

Будь Сталин против революционного избиения народа (террора), он не ввёл бы в обиход пытки, не держал бы на ответственных постах таких отъявленных негодяев, как Ягода, Ежов, Берия и т.п., да и вообще не стал бы большевиком, стержень в учении которых – безграничное насилие и уничтожение Отечества (замена его на искусственный советский патриотизм и искусственную общность людей под наименованием 'советская').

Государственное убийство оказывается настолько заурядным делом – не будет преувеличением присказка: раз, два – и слетела голова!

Революционное избиение, террор, революционное насилие, диктатура, карательные действия… – слова бумажные, свыклись с ними. А людей унижали, мордовали, пытали, насиловали, загоняли в лагеря и землю. Сколько народа извели, сколько общих расправ, будничных, деловых… Сколько жизней загноили, сгубили, в муках сжили со свету, сколько страха посеяли…

Новую нравственность вбивали страхом. Но никогда никто не утвердит ни одного морального правила страхом.

Такой вождь был дан Провидением. И вот с таким выстояли в Отечественную, и после – под атомным шантажом высокомерного Вашингтона…

Имела Россия прежде своего вождя. Он народ берёг. Его с женой и детьми убили ('Выведи Романовых из вагона. Дай я ему в рожу плюну!…').

Так что сами выбрали отца-владыку. Не случайно он таким оказался. Приходится платить по счетам истории.