года, так и не сумел его изменить, не сделал ничего хорошего и полезного. Лешка Соломин пытался его разговорить, узнать причину депрессии, но был услан в матерной форме. Остальные стали держаться от комэска-три по-дальше…
…Солнце еще всходило. На горизонте занялась розовая заря; от нависшей над ней черной тучи заря казалась еще алее. Ночью прошел небольшой дождь, и аэродромная трава была усеяна искрящимися дождевыми бусинками. Виктор ночевал под самолетом, на чехлах, и немного продрог. Зато утром стало немного легче. Сон притупил вчерашнее, боль утраты утихла. Потом захлестнула текучка, затем на аэродром прилетели три «Яка» из резерва дивизии, и переживания отошли, сдвинулись на второй план.
Прибывшие самолеты оказались родом из девятого гвардейского и были уже порядком изношены. Виктор облетал все три и остался недоволен. Пришлось в очередной раз, но уже насовсем отбирать машину Острякова. У того был «Як-1Б» из полученных в апреле, он выгодно отличался от остальных малым износом, и Виктор здраво рассудил, что комэск на такой машине всяко навоюет побольше желторотика. Палычу только осталось перерисовать тактический номер на любимые Саблиным «24» и разрисовать фюзеляж россыпью звезд. Делать какие-либо другие рисунки попросту не было времени.
– А она мне говорит: «Что ты делаешь?», а сама, чувствую, дрожит вся… и голову так наклонила, – от приятных воспоминаний глаза капитана Чурикова – командира второй эскадрильи – подернулись маслянистой пленкой.
Низкие тяжелые тучи часто проливались мелким, унылым дождем, прижимали к земле, не давали летать. Непогода резко сократила деятельность авиации. И пока техники в поте лица приводили в порядок поизносившуюся матчасть, летчики, оказавшись не у дел, отдыхали. Собравшись под тентом, травили анекдоты, рассказывали байки.
– А дальше что? – не выдержал Остряков. От услышанного рассказа у него покраснели уши.
– Дальше? – Чуриков снисходительно посмотрел на молодого и поправил пилотку. – Дальше было в подсобке! – Он усмехнулся, показав крупные белые зубы. Высокий, плечистый, со сломанным носом, он больше напоминал боксера-тяжеловеса, чем летчика.
– Что-то ты, Витя, мне не нравишься в последнее время, – негромко, чтобы не слышали сидящие рядом летчики, сказал Иванов, – смурной какой- то.
– Так погода видишь какая? – попробовал отшутиться Виктор.
– Да брось ты, – отмахнулся Иванов, – ты вчера тоже такой был. В себе замкнулся, молчишь, волком смотришь, злобствуешь.
Виктор промолчал.
– Твои болтают, что на «мессеров» стал кидаться, в самое пекло лезть. Ты ведь раньше таким не был, жить надоело? Ладно, сам загнешься, но ребят своих зачем за собой в могилу тянуть?
Саблин и эти вопросы также проигнорировал.
– Это все из-за твоей бывшей? Майи? – Иванов был упрям и если чего-то хотел узнать или услышать, то обычно действовал без сантиментов. – Так было бы из-за чего! Она тебя дерьмом поливает, а ты страдаешь. Забудь как страшный сон.
– Чего вы ко мне пристали? – буркнул Виктор. – Вчера Сашка с Лешкой пытали. С утра Шубин прямо-таки отцом родным стал. Теперь ты…
– Так жалко тебя. Пропадешь ни за грош и еще других за собой потащишь. И было бы из-за чего… Ну вот скажи, на хрена тебе эта блядь? Она вчера перед химиком хвостом крутила. А ты же нашего химика знаешь, он теперь не успокоится…
– При чем здесь Майя? – сдался Виктор. – Я про нее давно забыл. Нахрен. – Подробности личной жизни Майи были ему уже практически неинтересны. Она ушла, не оставив ни впечатлений, ни тоски.
– Вот и отлично. – Иванов посчитал свою миссию практически выполненной и резко повеселел. – Слушай, – видимо, пытаясь развить успех, он зашептал Виктору на ухо, – у меня знакомая в госпитале работает, неподалеку. Хорошая знакомая. У нее подруга есть, тоже хорошая. Давай, как наступление стихнет, в гости сходим. Все будет в лучшем виде, обещаю. Сейчас там делать нечего, у них работы во, – он провел большим пальцем по горлу, – но скоро будет можно.
– Ну хорошо, – вяло согласился Виктор, – сходим.
– Отлично. – Усики Иванова победно приподнялись. – Видишь? Все для тебя? Цени! – Он усмехнулся и потянулся за очередной папиросой. Виктор тоже закурил, размышляя о своем. О смерти жены он никому не говорил, и его мрачное настроение принималось с непониманием. Друзья пытались узнать причину, как-то растормошить, правда, без особого успеха. Их назойливость немного злила. Впрочем, внимание тоже было приятно. Виктор все больше ощущал, что он уже прирос к этому миру, прижился здесь. Что, оказывается, здесь уже есть много людей, которым он дорог…
Облака норовили прижать к земле, сливались впереди в белую муть. Смотреть можно было лишь в стороны, да и там видимость ограничивалась всего парой километров. Что можно найти в таких условиях, было неясно, но приказ есть приказ, и пришлось лететь. Первый вылет, еще с утра, взяв в ведомые Гаджиева, сделал сам Шубин. Теперь пришлось лететь Виктору с Рябченко. Полет проходил погано: в глазах рябили дороги, от непрерывного бокового наблюдения кружило голову, как на карусели. Над районом барражирования погода была не лучше, и он, тихонько матерясь, принялся нарезать круги на высоте метров двести. Выше не позволяла сплошная пелена облачности, ниже земля.
– Репей, Репей, ответьте, – неожиданно раздался голос связистки со станции наведения, – Репей, нас бомбят.
– Наведите, – закричал он, – я не вижу ни хрена.
