руки луки да самострелы возьмут.
– Беда, – призадумавшись, согласился с ним Милован. – Хмельная брага – дурная брага.
– Три дня штурмовать Тохтамыш будет город, да не силой, не измором Москву в итоге возьмет. Княжичей суздальских да нижегородских отправит к жителям. Москвичи им и поверят да ворота отворят. Не хитрость эта, так и Бог знает, чем бы все завершилось. Может, и не взял бы Тохтамыш Белокаменную. И так столько потеряет из войска своего. А потом уже и столицу пожжет, и окрестности. Силы не будет, которая противиться сможет ему.
– Так, думаешь, сдюжили бы, если не обман?
– Думаю – да. Тохтамыш Тимуру не чета. То у Тамерлана что ни бой, так победа, а Тохтамышу все чаще бежать приходилось. Да то мне сейчас видно. Оно с семи веков сверху все просто и ясно. Да и потом: тайком он армии собирал. Как на охоту. Так мало кто в доспехах боевых пришел. А без доспехов воин – лучнику отрада.
– Твоя правда, – сосредоточившись на разделке тушки, Милован, казалось, и не слушает своего собеседника.
– Самострелов бы помощнее да побольше князю да тюфяков бы.
– Так сделай, – просто пожал плечами бородач. – Оно ведь сейчас диковины, а в твоем княжестве, что мальцам забава.
– Смеешься?
– Да почто мне? Я крови невинной столько пролитой видел. Да и есть грех, сам лил, – мрачно закончил он.
– То-то я и смотрю, смыслишь в науке военной.
– Насмотрелся, – тяжко проворчал тот, да так, что пенсионер решил не лезть больше с расспросами со своими.
За разговорами да мелкими заботами пролетели несколько дней. Булыцкий рассказывал про будущее, при случае спрашивая у Сергия помощи то в одних, то в других делах. Сергий, частенько возмущаясь, шел на уступки. Впрочем, все чаще пенсионеру приходилось выслушивать отповеди от старца. Все-таки как ты ни крути, а во многом не понимали друг друга они. Оно то, что Булыцкому очевидным казалось, старца коробило, а то, что для старца – обыденность, иной раз Николая Сергеевича в ступор вводило.
Подвигаемый самыми что ни на есть благородными порывами, предложил как-то Булыцкий первый лазарет создать. Ведь обратил внимание уже на то, что хоть и плодовиты бабы были, да мерли и дети и младенцы, да и взрослые. И часто потому, что некому посмотреть было, да из-за отсутствия знаний. Оно вроде как и сам чаще все к средствам медицины народной обращаться стал. Особенно как года навалились-то, а вот занесла нелегкая в прошлое, так и понял, что тут как-то больше на волю Божью все полагаются, нежели на свойства лечебные трав. Да и с гигиеной – беда. Оно бы иной раз и нестрашная хворь или ранка, а в итоге частенько такая в могилу сводила.
Окрыленный первыми успехами, начал Николай Сергеевич по деревенькам соседским наведываться, с людьми знакомиться да быт изучать. Там и поприметил покошенных крестов обилие. А откуда взяться им, если жителей – по пальцам пересчитать?! Вот и начал расспрашивать, благо народ незлобный вокруг, да и ряса монашеская будь здоров как помогала! А как знакомства водить начал, так и призадумался крепко. Банька – то, конечно, хорошо, да не каждый же ты день ходить будешь в нее, особенно если по-черному она топится; дров не напасешься! А делать что, если рана? Промыть бы, да потом не трогать хоть какое-то время, да в чистоте держать. А то, получается, обработали, что называется, по-пионерски и потом тряпкой грязной замотали да делами по хозяйству занялись. Да тут чем ты ни промывай, а заразу всяко хватанешь! Вот и призадумался пришелец о лазарете, где приглядывать за больными будут, систематизировать симптомы да пытаться методы единые применять. Где за гигиеной следить начнут да приучать к ней жителей местных. А еще о производстве спирта. Ну хотя бы крепкой самогонки: раны обрабатывать да повязки менять. И если с технологией более или менее было понятно – вон в перестройку был грешок, сам гнать собирался, – то с оборудованием все из рук вон скверно было. Один только змеевик чего стоил! Как его изготовить или чем заменить, Булыцкий пока знать не знал! А раз так, то решил поперву хотя бы про лазарет с Сергием перетолковать.
– Вот скажи мне, отче, – при очередной встрече завел Булыцкий, – ты все на волю Божью списываешь, смерть даже.
– Все – промысел Божий. Против него идти – что против течения плыть; выгребешь, да только сил убьешь уйму. Богу только ведомо, когда кому коптить осталось.
– Богу? А себя кто сам жизни лишает, те как?
– Кто сам себя жизни лишает, роль Бога примерить пытается. Грех то великий. Да про Всевышнего худо думать – тоже от лукавого.
– А кто думает?
– А кто руки сам на себя накладывает. Испытания за грехи даются. Как нагрешил, так и расплачиваешься. И мудрость Божия в том и заключается, что никому больше, чем он вынести может, не дается.
– Может, и прав ты, – озадачившись, Булыцкий даже и забыл, к чему разговор этот начал.
– Хотел-то чего? Говори, – усмехнулся Радонежский. – Ведь не просто так разговор затеял этот. Так?
– Есть грех, – согласился тот. – Прости, издалека начал. Думал, оно так лучше будет.
– Чудишь ты много, – снова усмехнулся тот. – Да не со зла; то по тебе и видно-то.
– Вот что, святой отец, – начал мысль свою пенсионер. – Там, откуда я, хворых всех в одно место свозят. Там, где и следят за ними, и помогают
