положено, в кольчуги и закрытых добротными щитами. Из-за их спин воины в легких доспехах принялись яростно поливать стрелами защитников, уже целясь по прямой траектории. Черные разящие точки сотнями устремились к зубьям, пытаясь ужалить оборонявших город дружинников. Впрочем, без особенного успеха: те были надежно укрыты деревянными конструкциями да щитами, и лишь несколько человек слетели вниз с крепостных стен, пораженные татарскими стрелами. А еще заметил Николай Сергеевич, что уже совсем скоро точность-то лучников Тохтамыша резко снизилась: стрелы все чаще либо долетали до стены уже на излете, неспособные нанести хоть сколько-нибудь значимый урон защитникам, либо просто падали вниз, так и не достигнув цели.
– Что, шельмы, – бесновался Слободан, – с наскоку взять хотели, да? Кукиш вам! Стрел не напасли, а теперь поди-ка, с не своими повоюй!
– Чего говоришь? – в ответ проорал Булыцкий.
– Да то, что чужая стрела лучнику ладному – беда одна. Или легче или тяжельше, или короче или длиннее.
А внизу уже заплясали огни. То нападавшие, видя тщетность своих усилий, перешли к излюбленному своему маневру: мгновение, и в воздух поднялся целый огненный дождь. Воины Тохтамыша запустили горящие стрелы с целью поджечь изнутри крепость, и уже через несколько мгновений на деревянные избы обрушился настоящий огненный ураган. Стрелы с гулким стуком врезались в бревна срубов, с треском обрывали ставенки, бесшумно пронизывали растянутые пузыри, попадая в дома. В тот же момент, словно белки, по крышам забегали подготовленные парни да мальчонки. Ловко собирая стрелы и скидывая их на землю, они поливали занявшиеся участки крыш из пузатых деревянных лоханей, не позволяя пламени разойтись. Практически беззащитные, укрываясь лишь небольшими щитами да тяжелыми кожаными фартуками, они, ловко прыгая по приставным лестницам, перескакивали с крыши на крышу, сводя к минимуму урон.
Пронзительный детский крик заставил вздрогнуть. Бросив взгляд, он замер. На одной из крыш корчился мальчонка. Сразу несколько стрел поразили его, пригвоздив к уже занявшейся крыше. Не в силах оторваться, тот истошно орал, нераненой рукой пытаясь сбить пламя.
– Ой, беда! – раздалось где-то рядом, и прямо к парнишке бросился тот самый Нокентий, которому в Москве первому довелось в руках эрзац-арбалет подержать. Повыдергивав горящие стрелы, тот бережно поднял обмякшего паренька на руки и, покачиваясь и всхлипывая, понес его прочь с крыши. Впрочем, недалеко унес он уже неподвижного мальца. Шальная стрела вонзилась прямо в темя старика, и тот, замерев на секунду, ошеломленно поднял голову кверху, словно бы ища: а кто это там, сверху, забавляется, пуская стрелы? С полсекунды простоял он так, а после, враз волю потеряв и силы, не выпуская мальца, охнулся прямо на землю. Так и остались они лежать в обнимку друг с дружкой: старик да малой, пораженные стрелами неприятельскими. Истошно вопя, кинулась к ним женщина и, не замечая льющихся с неба стрел, бросилась к погибшим. Уже там, рядом с ними, бухнулась она на колени и, обнимая обоих, зашлась в протяжном плаче.
А отовсюду между тем жизнь бурлила. Перекрикиваясь и отпуская шуточки, по крышам носились «гасители»:
– Вон, Тимохе прибыло!
– Смотри вверх!
– Попику-то сколько стрел разом. Хорошо, знать, Бога прогневал-то!
– Зыряна сшибло!
Вот еще один мальчонка, раскинув руки, рухнул с крыши, пораженный прямо в затылок. Одному из пожарных стрела вонзилась прямо в икру, и тот, воя от боли, закрутился на месте, пытаясь выдернуть инородный предмет. Другой, бросившись на помощь раненому товарищу, напоролся на огненный заряд, охнув, осел на деревянную кровлю и так и остался там. Молчаливый. Неподвижный. Мертвый.
Все жило, бурлило и кипело, смешиваясь в один пугающий гул осады. Ругань вперемешку с криками, плачь – с проклятиями, грохот тюфяков – с гулом набата, гогот защитников – с воем нападавших… А над всем этим – безумный смех и улюлюканье невесть как забравшегося на самую верхотуру Кремля Сеньки. Вскарабкавшись на самую маковку, тот, словно не замечая летевших рядом стрел, безумно что-то орал, задрав голову к небесам. У Булыцкого закружилась голова. Настолько, что, схватившись за одно из бревен конструкции, он буквально повис на нем, рискуя свалиться вниз.
– Э! Куда! – схватив за шиворот товарища и отчаянно упираясь костылем, одноногий звонарь кое-как затащил его обратно на колокольню.
– Все нормально, – тряся головой и знаками показывая, что все в порядке, промычал Николай Сергеевич.
А стрелы все летели и летели, щедро осыпаясь на кровли, сшибая мечущихся туда-сюда «пожарных» и творя вред. Вот кое-где уже заплясали язычки пламени. По земле и по крышам уже лежали распластанные тела, между которыми носились уцелевшие «гасители».
Впрочем, обстрел этот продолжался недолго. Стрелы, прихваченные для первого штурма, закончились, да и бьющие из-за зубьев стен дружинники, оставаясь практически недосягаемыми для стрел неприятеля, нещадно обстреливали нападавших, сминая их и без того неровные колонны. Минута, другая, третья, и вот, дрогнув, волна начала откатываться прочь от стен города. Сначала прочь из зоны досягаемости тюфяков да эрзац-арбалетов, затем – луков да самострелов, а затем – и из зоны поражения пороков.
– Отбились, слава Богу, – подошел к оцепеневшему от увиденного товарищу звонарь.
– А? – подпрыгнул тот, когда рука Слободана легла ему на плечо.
– Худое дело – война, – оглядев крыши, мрачно сплюнув, продолжал тот. – Пойдем-ка, подсобим, – кряхтя и охая, он пополз вниз. Словно во сне, Булыцкий последовал за ним.
