Стояли на крыльце гостиницы почти в ступоре. Кто-то смотрел на ступеньки, медленно уходящие под воду, кто-то на ресторан. Сергей Николаевич- Шеф открыто вглядывался в лес по обе стороны, всё ещё надеясь на появление Ирины и своего дубля.
— А если ночью затопит гостиницу? — спросила Света. — Мы же во сне утонем.
— На «Титанике» тоже многие во сне утонули, — вспомнило Санто-Лано.
— Надо плот строить, — предложил Рыжий Клоун. — Типа Ноева ковчега.
— Во время наводнения корабль поздно строить, — заметил Сергей Николаевич-Шеф.
— Давайте диваны со столами свяжем, раз они такие плавучие, — предложила Ольга.
— Только надо сохранить слово «SOS», — сказал Сергей Николаевич-Шеф.
— Думаешь, Ирина ещё вернётся за вами? — спросил Рыжий Клоун.
— Надежда утонет вместе с нами, — заверил Сергей Николаевич-Шеф и, немного помолчав, рассказал любимую притчу своей бабушки: — «Четыре свечи горели и потихоньку таяли… Было так тихо, что можно было услышать, о чём они говорят. Первая сказала:
— Я — Спокойствие. К сожалению, люди не умеют меня хранить Мне придётся погаснуть!
И она погасла. Вторая сказала:
— Я — Вера. К сожалению, я никому не нужна. Нет смысла гореть дальше.
Подул легкий ветерок и загасил вторую свечу. Третья сказала:
— Я — Любовь. У меня нет сил гореть дальше. Люди не ценят меня и не понимают. Они ненавидят тех, кто любит их больше всего — своих близких.
И эта свеча угасла. Тут в комнату вошёл ребёнок и увидел три потухшие свечи. Испугавшись, он закричал:
— Что вы делаете! Вы должны гореть! Я боюсь темноты…
Ребёнок заплакал. Взволнованная четвёртая свеча сказала:
— Не бойся, я — Надежда. Пока я горю, всегда можно зажечь другие свечи».
После возвращения. Ирина
— Жизнь удалась, — решила Ирина и пошла утешаться завтраком. Что ещё надо по утрам одинокой счастливице средних лет?
Счастье обычно обрушивалось на неё с грохотом будильника и не отпускало допоздна: после любимого завтрака она мчалась на любимую работу с любимой кем-то начальницей, вечером — любимый клуб с подругами, тоже, возможно, кем-то любимыми, ночью — астральные прыжки… Лишь иногда, когда удача слегка разжимала объятия, ей удавалось подумать о чём-то грустном.
— Жизнь удалась, но от этого не легче, — признала она, убирая посуду. — Одинокая, никому не нужная дама внутреннего сгорания желает… Избавиться от всех желаний?
Пятница выдалась суматошной, но у Ирины были на неё большие виды. Путешествия в Астрал становились почти управляемыми. Казалось вот-вот, и она ухватит основной транспортно-астральный секрет. И тогда ей сам чёрт не брат, не товарищ и не друг. Проснувшись в субботу почти в полдень, она поняла, что тупо проспала всю ночь. Тупо, потому что ей либо ничего не приснилось, либо приснилась такая муть, что и вспомнить невозможно. Словно её выключили накануне вечером, а через двенадцать часов включили. Причём выключили полную бодрых планов, а включили уставшую и душевно опустошённую.
Ирина прошлась по комнате в поисках занятия, но глухая тоска словно закрыла ей глаза. Она посмотрела на стены и ничего не увидела. Подошла к окну, взглянула вниз и тоже ничего не увидела. Субботний летний день, несмотря на яркое солнце, которое её почему-то особенно раздражало, словно пропитался мраком.
«Караул! — испугалась Ирина. — Ведь предупреждали, что если буду интересоваться Бездной, то она, в конце концов, заинтересуется мной. Похоже, час пробил. А я ещё не такая старая, чтобы окончательно утратить вкус к земному бытию».
Не то чтоб Ирина боялась смерти, но всё-таки это как-то неожиданно. К осени она планировала добрать материал для астрального бестселлера. Гонорар собиралась разделить между новогодними Татрами и летней Португалией. Чего ради спешить с отлётом? Ирина пыталась представить себя на горных лыжах, потом в старинных городках на берегу океана… Бесполезно. Хотелось одного: упасть на пол и выть, пока хватит сил. А потом не выть, не жить, ничего не чувствовать.
Три чашки бодрящего кофе только укрепили непонятно откуда взявшуюся тоску.
«Тебе ли так кукситься?» — спросило родное эго, но тоже как-то вяло.
Она вспомнила, как прочла однажды в Интернете: «Мне трудно пробиваться сквозь стену непонимания, я — как брошенный цветок под колесами
