что он пользовался поддержкой. Этот строй был прост и даже примитивен. Он давал людям минимум, но минимум необходимый. Какой-то уровень жизни, пусть невысокий. Общего врага. Чувство причастности к общему – чувство строя, локтя. В конце концов – в отличие от многих из тех, кто рассуждал сейчас об Украине – он лично был здесь, когда все начиналось. И даже лично носил на Майдан продукты и лекарства, стоял среди этих людей, пытаясь понять, что происходит. Он мог сравнивать – в конце концов, он два года работал на иракских улицах. Что поразило его на той, давней Украине – отсутствие злобы и агрессии. На Востоке толпа – все равно что грозовая туча, любая собравшаяся толпа смертельно опасна. Достаточно одного крика, одного призыва – и толпа понесется по улицам подобно разгулявшемуся урагану. Находясь в такой толпе, физически чувствуешь овладевшее людьми безумие и думаешь только об одном: не дай бог хоть как-то привлечь к себе внимание – хоть как-то! Здесь на Майдане он видел людей, собравшихся, чтобы выразить свой протест, собравшихся за общее дело. Да, были и агрессивно настроенные молодчики… но он бы их оценил скорее как провокаторов, и, видимо, из-за общего, довольно мирного настроя собравшиеся люди не хотели пресекать их выходки. Как же получилось так, что эти люди, всего лишь хотевшие немного больше честности от открыто коррумпированной власти, превратились в такое?
Видимо, есть какая черта… видеть бы только ее. Эта черта – незаметно для всех была перейдена в Сирии, вполне вероятно, в Ливии и сейчас – на Украине. Черта, за которой мирный протест превращается в жестокую бойню, а место мирных протестующих занимают жестокие боевики. В какой-то момент средства подменяют цель, и жестокость превращается в месть. А месть влечет за собой ответную месть. Как любят говорить русские, «ответку».
Машина выкатилась на улицу – и тут же к ней в хвост пристроился огромный «Шевроле Тахо» с проблесковыми маяками под решеткой радиатора. Посол иронично хмыкнул, оглянувшись назад.
– Low profile…
– Номера украинские, сэр. Так тут ездят все, кто живет за государственный счет. Все депутаты, все министры…
То-то и оно…
Прокатившись по улице, они свернули на другую. «Тахо» вырвался вперед, распугивая всех крякалкой и проблесковыми маяками.
Свернули еще раз. Потом еще. Потом подкатили к торгово-офисному центру, он то ли строился, то ли перестраивался – здесь, в Восточной Европе, это обычное дело, одна часть здания достраивается, в другой уже работают люди.
Дворик. Кованая чугунная решетка. Место, где раньше росли какие-то деревья, было засыпано серой цементной пылью. Какие-то рабочие…
Халл вышел из машины, огляделся по сторонам, открыто держа в руке «АКС-74У» болгарского производства. Операторы «PSD»[34] сформировали защитную формацию, нервно оглядываясь. Им тоже не нравились рабочие.
Халл открыл дверь:
– Побыстрее, сэр. Чертов ремонт…
Они прошли в холл, затем поднялись наверх. Весь верхний этаж был перекрыт, у двери сидел охранник, и была надпись:
Обычная крыша для конторы.
Гарри Миниц вышел встречать гостя к самим дверям. Он был типичным для ЦРУ прохиндеем – невысокого роста, улыбчивый, всегда готовый пошутить. Люди в ЦРУ шли с самыми разными мотивами. Очень мало кто действительно хотел защищать свою страну – после двух-трех лет в конторе таких остались единицы. Одни хотели внушительное резюме, с которым можно лет в тридцать пять уйти на частные хлеба и получать в два-три раза больше, чем на госслужбе. Другие в открытую занимались темными делишками – начиная от содействия в размещении грязных денег за рубежом и соучастия в торговле наркотиками и заканчивая сговором с агентами и дербаном денег, выделяемых на оплату услуг агентов. Все просто – агенты несут всякую белиберду, их куратор, не проверяя, ставит сообщению достоверность и отправляет в Лэнгли, деньги делятся между агентом и куратором. Гастингс знал эту грязную подоплеку агентурной работы, и не счесть решений, которые были приняты в Вашингтоне на основе этой чуши. Каждый из кураторов знал, что там хотят услышать, – и намекал агенту, что именно он должен подтвердить, а то и сам составлял сообщения за него. Конечно, сообщения должны были проверять аналитики – но каждый из них хотел выглядеть провидцем, а после 9/11 нормой поведения в разведсообществе была паранойя. Если ты предупреждал напрасно – ты можешь сказать, что проявлял бдительность и беспокоился о безопасности страны. Если же твои мрачные прогнозы сбудутся – тебя будут считать гением и первому наливать кофе на совещаниях. Эйфория девяностых прошла, тот мир просто сдуло, снесло валом плохих новостей со всех сторон. Падающие рынки, выселенные из домов люди, потеря работы, очередные взрывы, зашкаливающий дефицит бюджета. Это был мир плохих новостей – и в хороших никто не был заинтересован. А ЦРУ уже давно давало ту информацию, какую хотели видеть на Капитолийском холме, работая рука об руку с журналистами. Во многом поэтому он покинул ЦРУ, не желал участвовать во всем этом безумии.
Миниц провел его в свой кабинет, предложил кофе и торт с корицей – что напоминало о Лэнгли, коронные блюда тамошнего буфета. На стене «я люблю себя» – фотографии с лидерами боевого крыла «УНА-УНСО» и порванный трехцветный русский флаг. Дурной тон, очень дурной. Будучи сам начальником станции, Гастингс считал, что они должны быть бесстрастными наблюдателями, но никак не болельщиками. Тем более – что этот флаг взял в бою явно не он.
Они поговорили обо всем – о политической погоде в Вашингтоне и об игре «Вашингтон кэпиталс». Поговорили и о «Бруклин Доджерс» – оказалось, что они оба болели за этот бейсбольный клуб, несмотря на то что он переехал с Западного побережья на Восточное. Обычный, ни к чему не обязывающий
