А теперь не украшения для знатных домов, а странные приспособления стоят, булькают и звякают в моей лаборатории, и ни одно из них не предназначено на продажу. Кривые медные трубки, извивающиеся, будто щупальца кракена. Наши исхудавшие лица отражаются в латунных раструбах сопел. Стеклянные пузыри светятся синим от эфирных тычинок цветка лоры, который можно сорвать только в летних сумерках, когда светляки манят янтарными угольками брюшек, вынуждая их раскрыться, и спариваются на их атласных лепестках.
И день-деньской и всю ночь шипит и дымится моя лаборатория сернистыми остатками терновника.
Через кишки аппаратуры проползают горелые ветви, семена и наводящие сонливость шипы. Забросив бесчисленные грезы Джандпары, я работаю с ее единственным кошмаром – растением, что уничтожило империю и сейчас грозит уничтожить всех нас. Наш дом день и ночь смердит горелым терновником и выхлопами моего балантхаста. Вот истинная причина того, что моя дочь так отчаянно защищала свою кровать соколиного дерева.
А вина моя, не девочки. Пятнадцать лет я разорял нас каждым принятым решением. Джайала слишком молода и не может даже представить, как выглядело наше хозяйство в его поистине славные дни. Она родилась слишком поздно: не видела цветущего сада роз и люпиновых клумб, не помнит, как полнились коридоры смехом и голосами слуг, когда с нами жили Пайла, Саэма, и Траз, и Ниаз, и Ромара, и… еще какая-то прислуга, чьи имена забыл даже я, и все углы чисто выметены, и по полу не пробежит ни одна мышь. И вина – только моя.
Я прижимал к груди плачущее дитя, зная: она права, а я виноват, но все равно не мешал госпоже Лизке и ее алаканским рабочим разобрать кровать и вынести по частям, и наконец мы остались одни в пустой и холодной мраморной комнате.
У меня не оставалось выбора. Или, точнее, я лишил выбора нас всех. Я зашел слишком далеко, и обстоятельства готовы были нас похоронить.
2
После того как я продал кровать, Джайала несколько дней меня сторонилась. Выходила и пропадала где-то часами. Дулась, ко мне не подходила и, казалось, согласна была дать мне выкупить у нее прощение печеньем с сиропом из Сахарного переулка. Она пропадала на мощеных улицах Каима, и я использовал это спокойное время для работы.
Денег от продажи кровати, пусть даже она была баснословно редким произведением искусства, пусть даже сделали ее из соколиного дерева, которое уже больше пятидесяти лет невозможно добыть, потому что поросль терновника поглотила этот мачтовый лес, хватило все же на столько времени, на сколько хватило. И когда они кончились, вариантов у меня не осталось.
Ощущение было такое, будто меня заперли в знаменитой комнате пыток магистра Хализака, который любил с помощью магии заточать жертв в замкнутую камеру, без двери или окна, и медленно читать заклинания, сжимающие комнату размером со слона до размеров мыши. Говорят, что Хализаку невероятное удовольствие доставляли крики жертв. И когда тюрьма сжималась так, что человек не мог больше этого вынести, Хализак под эту каменную коробочку подставлял кубок, собирал сок погибающего врага и пил за свое здоровье и долголетие.
Я был к этому близок. Ловушка Хализака смыкалась вокруг меня, но я, в отличие от жертв Хализака, высмотрел дверь. Щель в стене сжимающейся тюрьмы. Мы не окажемся без дома! Нам с Джайалой не придется перебираться за реку в Малый Каим и жить с беженцами от терновой напасти.
Я стану героем, которого будут почитать веками. Еще чуть-чуть – и стану героем.
И вновь зарядил балантхаст.
Пайла, верная моя служанка, смотрела издали, стоя рядом с камином. Когда-то она была смешливой девчонкой, но давно превратилась во взрослую женщину и сейчас смотрела на меня, склонив голову набок, и лицо ее было задумчиво, будто я сошел с ума. Она принесла последние детали моего переделанного устройства, и лаборатория превратилась в обновленный хаос медных гвоздей, крепежа и железных опилок. Мусор вдохновения.
Я улыбнулся Пайле:
– На сей раз получится, – сказал я.
Воздух заполнила резкая вонь горелой мелии и мяты. В стеклянной камере наверху балантхаста лежали несколько веточек мяты и лавра, цветок лоры и деревянные стружки мелии.
Я зажег спичку, вспыхнуло пламя. Вот сейчас. Никогда еще я не был так близок к цели. Но Пайле случалось видеть другие неудачи…
Мои приготовления прервал мощный стук в дверь. Я в раздражении повернулся.
– Иди открой, – сказал я Пайле. – Скажи им, что я занят.
Я приготовился поджечь балантхаст, но мою руку остановило предчувствие, и я прислушался. Прошла секунда – и по коридорам эхом разнесся вопль, вопль страдания и утраты. Уронив спичку, я бросился к двери.
На пороге стоял мясник Фалзи, держа в могучих ручищах мою Джайалу. Девочка обмякла, голова безвольно болталась.
– Нашел в терновнике, – сказал он. – Глубоко. Пришлось крюк пускать в ход, плети над ней смыкались. – Мы с Пайлой потянулись к ней, но Фалзи от нас отступил:
