Алхимик (сборник)

Прислушавшись, Рафель мог разобрать слова. Смеющийся голос отца: «Он такой умный вовсе не в меня, должно быть, в деда», – и все крюковоины хохочут, вспоминая Старого Гавара, который вертел крюконожи, словно торнадо, и плевал на могилы пашо, убитых им во время Нашествия на кели. Легендарные подвиги легендарных времен. Теперь толстые колеса кели безнаказанно катались по Сухой Чаше, дети джаи слушали передачи кели и говорили на сленге кели, а внук Старого Гавара запятнал себя с ног до головы секретами келийских пашо.

Рафель помнил деда: высохшего, тощего человека в распахнутом красном халате, выставлявшем напоказ мужественную белую поросль на костлявой груди. Мужчина среди мужчин. Великий джаи, пусть ему и исполнилось полтора века. Рафель помнил черные ястребиные глаза старика, пронзавшие мальчика взглядом, когда дед подтаскивал внука поближе, чтобы нашептывать ему о кровавых битвах и учить понимать жизнь, как джаи. Он бормотал темные тайны в ухо Рафелю, пока мать не ловила их и не уводила сына прочь, ругая Старого Гавара за то, что тот пугает мальчика, а Гавар сидел, парализованный, в своем кресле и довольно улыбался, уставившись воспаленными черными глазами на внука.

Рафель тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Даже в далеком Кели старик шептал о крови в его снах. Такое не забудешь. Особенно в Кели. Следы деяний Гавара были повсюду: памятники погибшим кели, отравленные пеплом озера, зарубки от крюконожей на мраморных статуях, руины-скелеты сожженных зданий, которые так и не восстановили. Там, где Рафелю снился дед, кели метались в ночных кошмарах.

Рафель осторожно поднялся и обернул вокруг тела свои одежды. Женщины подались назад, инстинктивно соблюдая кваран, три метра в помещении, два на солнечном свету. Так будет продолжаться десять дней – или пока он не умрет. Традиция. В Кели уже не следуют старыми путями.

Бессмысленно объяснять, что кара давно миновала. Традиция укоренилась слишком глубоко, и к ней относились так же серьезно, как к мытью рук перед едой и дням сева перед дождями.

Рафель выскользнул на раскаленный двор. Отец и другие крюковоины позвали его. Он махнул в ответ, но не подошел. Вскоре он присоединится к ним и напьется до бессознательного состояния – однако вначале закончит свое паломничество.

Мез, разумеется, ядовит в больших дозах – и даже в малых токсины со временем накапливаются, увеча несоразмерную часть мужской популяции.

Джаи следуют ритуалу дистилляции из пустынного растения, что ослабляет действие токсинов, но традиция требует, чтобы часть их оставалась. Первые попытки изменить процесс приготовления меза были встречены враждебно. Если пашо хочет реорганизовать эту процедуру, ему лучше действовать внутри своего сообщества, поскольку джаи относятся к внешнему влиянию с крайним подозрением.

Пашо Эдуард, CS1404

(Восстановленный документ, область Сухой Чаши, XI 333)

Хаси был старым, старее большинства домов в деревне, и располагался рядом с центром, на пересечении трех переулков. Отсюда легко было оборонять перекресток. Стены дома достаточно крепки – их возвели в те времена, когда пули еще не стали мифом, и кровь часто текла по этим улицам.

Вблизи становились заметны признаки возраста. По глиняным стенам змеились трещины. Длинные лианы цеплялись за фасад, разрушая здание. Толстые деревянные двери стояли нараспашку, демонстрируя облупившуюся небесно-голубую краску и побелевшую расщепленную древесину. В дверном проеме колыхалась обтрепанная электростатическая занавеска, красно-черная, в традиционном джайском стиле.

Рафель стоял на пороге хаси, вглядываясь в темноту. Изнутри доносился ритмичный металлический скрежет. Этот звук успокаивал. Звук джаи. Рафель вырос под такой скрежет, слушая на коленях деда его рассказы. Металл скрипел. Мысленно Рафель вновь превратился в восьмилетнего мальчишку, сосущего сахарные камни, сидя на корточках перед дедом, который шептал о кровавой резне.

– Я спалил Кели дотла, – говорил старик, и его глаза пылали, словно в них отражалось пламя пожаров. – Я спалил Хели, Сели и Кели. Кели – последним. От его каналов не было никакого проку. Его зеленые сады сгорели под нашим напалмовым дождем. Женщины Кели бежали от нас, глупые девчонки с длинными черными косами и серебряными поясами. Мы спалили город и научили мягких водяных людей, каково это – править джаи. Мы не подчиняемся бюрократам. Джаи сами управляют своей судьбой. Мы не грязные каи, что выбрали рабство и утратили свою речь. Каждое утро мы моемся, в полдень заряжаем акустику, а при свете звезд пишем пылью эпитафии нашим врагам. – Он усмехнулся. – Мы сожгли Кели. Сожгли до основания.

– Дед? – позвал Рафель в темноту хаси.

Металлический скрежет смолк. Затем возобновился. У соседней стены дети играли в камешки, сбивали броски друг друга. Крики радости и разочарования звенели в раскаленном воздухе.

– Дед? – снова позвал Рафель.

Скрежет смолк. Рафель придвинулся к занавеске в дверном проеме. Она легко колыхалась на горячем ветру, который шелестел по двору. Рафель прислушался. Изнутри донесся медленный вздох. В конце концов голос проскрипел:

– Значит, ты вернулся.

– Да, дед.

– Дай на тебя взглянуть.