охарактеризовать здесь общее состояние экономики после «1937-го», ибо оно, это состояние, по-своему подтверждает, что страшное время было все же трагедией определенного социально-политического слоя, а не народа — то есть бытия страны в целом.
Сведения, которые излагаются далее, основаны главным образом на уже цитированном выше объективном исследовании М.М. Горинова и на книге (кстати, заостренно «критической», что ясно уже из её заглавия, но содержательной и сохраняющей объективность взгляда) Л.А. Гордона и Э.В. Клопова — книге, на которую, между прочим, опирался и М.М. Горинов.
В ходе совершавшегося с 1934 года «поворота», о котором подробно говорилось выше, основные показатели промышленного производства увеличились к 1940 году более чем в два раза — что являло собой, в сущности, беспрецедентный экономический рост. Многие ныне ставят вопрос о непомерной «цене» этого роста, которая как бы сводит его на нет, но, как мы видели, непосредственно в те годы не было — вопреки не основанному на реальных фактах «мнению» — действительно массовой гибели людей (в отличие от 1929-1933-го), — смертность была даже ниже, чем в «нэповские» 1923–1928 годы. Другое дело — коллективизация; но о ней подробно говорилось выше.
За вторую половину 1930-х добыча угля выросла почти на 120 %, выплавка стали — на 165 %, производство электроэнергии — даже на 200 %, цемента — на 115 % и т. д. Не столь резко увеличилась добыча нефти — на 53 %, поскольку тогда были освоены, по существу, только её бакинское и грозненское месторождения, однако в целом прирост количества энергоносителей (пользуясь популярным ныне термином) был очень внушительным. Достаточно сказать, что если в дореволюционное время Россия располагала в 5(!) раз меньшим количеством энергоносителей, чем Великобритания, и в 2,6 раза меньшим, нежели Германия, то в 1940-м СССР в этом отношении «обогнал» и первую (хоть и не намного — . на 5 %), и вторую (на 33 %) и уступал только США. Примерно так же обстояло дело и с выплавкой стали.
В связи с этим естественно возникает вопрос об «отсталости» дореволюционной России. Тезис о крайней промышленной отсталости России был одним из основных аргументов в пользу Революции, которая обеспечит, мол, «свободу» для мощного экономического развития.
При трезвом подходе к делу становится ясно, что готовность к сокрушению русского государства и общественного строя из-за этого самого «отставания» представляет собой одно из проявлений столь характерного для России «экстремизма». Ибо по объему промышленного производства дореволюционная Россия уступала всего лишь трем странам мира — США, Великобритании и Германии, в которых действовала мощная энергия 'протестантского духа капитализма'. Еще одна тогдашняя «соперница» России — католическая Франция — если и «обгоняла» её по объему промышленного производства, то весьма незначительно. И нельзя не признать, что резкое недовольство и даже негодование многих русских людей такой «отсталостью» (их страна делит с Францией 4-е место в мире, а не, скажем, 1-е с США!) — являло собой именно экстремизм.
Впрочем, в этом плане наша страна явно «неизлечима». Ибо спустя семь десятилетий после Революции, в 1980-х годах, массой людей вновь овладел подобного рода экстремизм, — хотя теперь дело шло об отставании не столько экономики вообще, сколько уровня жизни. Разумеется, в так называемых высокоразвитых странах этот уровень намного или даже гораздо выше, чем в России, но обычно как-то забывается, что в этих странах живет всего лишь примерно 15 % населения Земли, а остальное население планеты, то есть (без бывшего СССР) 80 % (!), живет хуже или даже гораздо хуже, чем жило к 1985 году население СССР.
Экстремистское (о том, почему его следует определить именно так, еще пойдет речь) «требование» наиболее высокого уровня жизни, выпавшего на долю всего лишь одной седьмой части населения Земли, подкрепляли крикливые идеологи, основывающиеся, в сущности, на марксистском (эти идеологи, хотя они ныне проклинают марксизм, ничего другого всерьез не изучали…) — к тому же упрощенном, вульгаризованном — положении о решающей роли 'производственных отношений': перейдем, мол, к рыночной экономике — как у «них» — и только благодаря этому вырастет уровень жизни (ранее то же самое утверждали — иногда те же самые, но затем «перестроившиеся» — идеологи о социалистической экономике).
При этом с присущей всякому экстремизму догматической узостью подобные идеологи и их сторонники не задумывались хотя бы над следующими двумя «обстоятельствами». Во-первых, более или менее конкретное знание истории убеждает, что, скажем, в основных странах Западной Европы уровень Жизни был заведомо выше, чем в России, и 300, и 500, и 1000 лет назад, а вовсе не только в условиях современной 'рыночной экономики'. А во-вторых, эта самая экономика имеет место ныне в преобладающем большинстве стран мира, однако в 1980-х годах, согласно результатам произведенного экспертами ООН исследования (цитирую), 'ежегодно от голода или связанных с ним причин в мире умирают около 20 млн. (! — В.К.) человек', а 'не менее 435 млн. человек на земном шаре страдают от разных стадий и форм голода' (цит. по кн.: Ковалев Е.В. Развивающиеся страны: новые тенденции в развитии аграрной сферы. М., 1991, с. 22).
И, между прочим, к 1995 году один из главнейших «рыночников», Гайдар, оказавшись не у дел, «сумел» наконец «заметить», что, как он — неожиданно для своих поклонников — заявил, 'большинство стран с рыночной, капиталистической экономикой пребывают в жалком состоянии, застойной бедности. Они _*куда беднее, чем Россия…' (Гайдар Егор.*_ Государство и эволюция. М., 1995, с. 9; выделено мною; имеется в виду, кстати сказать, Россия 1995-го, а не, допустим, 1985 года. — В.К.).
Но ведь, если дело обстоит таким образом, абсолютно ясно, что 'рыночная экономика', которая, без сомнения, существенно изменяет строй жизни в стране, в то же время вовсе не обеспечивает высокий уровень жизни. Основываясь не на упрощенной марксистской догматике, а на всей полноте человеческой мысли об основах материального бытия, не так уж трудно понять, что высота уровня жизни определяется сложнейшим взаимодействием многообразных условий и причин — от географического (и, шире, геополитического) положения страны до выработанного веками характера её народа (включая господствующую в стране религию). Это можно бы доказать с помощью многих и различных аргументов; ограничусь одной стороной дела — климатическими условиями. Лет десять назад, знакомясь с содержательным статистическим справочником 'СССР и зарубежные страны. 1988', я был удивлен одним «несоответствием»: в СССР производилось почти в 2 раза больше цемента, чем в США, но почти в 8 раз (!) меньше картона и фанеры. Зачем им столько? — долго недоумевал я. Но в 1995 году в Москве была издана книга 'Россия и опыт Запада', принадлежащая эмигранту во втором поколении Б.С. Пушкареву, который стал в США видным специалистом в области градостроительства. В книге упоминалось о резком превосходстве США над Россией по количеству жилой площади на душу населения: 49 кв. м против российских 15 кв. м, то есть в 3 с лишним раза больше! Однако Пушкарев как специалист в этой сфере тут же сообщил о принципиальной (цитирую) 'дешевизне господствующей в США легкой, не огнестойкой (и, конечно, не морозостойкой! — В.К.) конструкции односемейных жилых домов из деревянных планок, фанеры и картона, в которых живет три четверти (! — В.К.) населения'.
Если помнить, что северная граница США находится на широте Волгограда-Сталинграда, от которого уже не столь далеко до южной границы России, господство картонно-фанерных жилищ в США вполне понятно. А вместе с тем понятно, что для преодоления более чем трехкратного «отставания» России от США по количеству жилой площади на душу населения действительно надежным способом является изменение российского климата… В свои молодые годы я подолгу жил под Москвой именно в картонно-фанерном домике, оборудованном, между прочим, хорошей печкой, и знаю, что уже с ноября эта жизнь становится трудно переносимой…
Дело, конечно, вовсе не только в жилищной проблеме, Американский историк Ричард Пайпс, который, между прочим, родился и вырос в соседней с Россией Польше, констатировал в 1981 году: 'Важнейшим следствием местоположения России является чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая' — всего в разных климатических зонах — от четырех до шести месяцев. 'В Западной Европе, для сравнения, — продолжал Пайпс, — этот период длится восемь-девять месяцев. Иными словами, у западноевропейского крестьянина на 50-100 % больше времени на полевые работы'. По-своему не менее существенно и другое отличие: '… особенность осадков в России состоит в том, что дожди обыкновенно льют сильнее всего во второй половине лета', из-за чего часто бывает засуха 'весной и ранним летом, за которой следуют катастрофические ливни в уборочную. В Западной Европе дожди на протяжении всего года распределяются куда более равномерно'. Следствие всего этого — предельно 'низкая урожайность в России'.
Не исключено, что кто-либо напомнит о сельскохозяйственных успехах Канады и стран Скандинавии, которые расположены в тех же географических широтах, что и Россия. Но такое возражение предвидел сам Пайпс: 'Подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, по Великим Озерам и реке Св. Лаврентия, то есть на 45-й параллели, что в России соответствует широте Крыма… К северу от 52-й параллели в Канаде (соответствует широте Курска и Воронежа. — В.К.) мало населения и почти нет сельского хозяйства' (там же, с. 17).
Что же касается Скандинавских стран, не следует забывать (об этом не забыл в своей книге и Пайпс) о близости к ним мощного теплого морского течения Гольфстрим и вообще об их близости к океану: «океанический» климат гораздо «благоприятнее» для сельского хозяйства, чем континентальный, и зима в южной части Скандинавии короче и теплее, нежели в расположенной в 1800 км южнее нее кубанской степи!
Сейчас многие норовят поиздеваться над известной формулой — так сказать, тоталитарно-большевистской — 'борьба за урожай'. Но почти полтора века назад замечательный поэт Петр Вяземский (кстати, объездивший всю Европу) так обращался к соотечественникам:
И возмущаться тем, что Россия по уровню жизни отстает (как отставала всегда) от так называемых высокоразвитых стран — это не более чем экстремистская претензия. Между прочим, само слово «высокоразвитые» — дезориентирующее, ибо в основе «развитости» — изначальное «превосходство» этих стран, без которого они и не могли бы так 'развиться'.
Нельзя не сказать еще, что Ричард Пайпс — в отличие от многих «туземных» авторов (которые, казалось бы, должны были знать ситуацию лучше, чем иностранец) — совершенно справедливо утверждает, что 'российская география не благоприятствует _*единоличному земледелию…*_ климат располагает к _*коллективному*_ ведению хозяйства' (там же, с. 30. — Выделено мною. — В.К.), и далее этот американский историк прослеживает господствующую роль общинности во всей сельскохозяйственной истории России. Между тем в 1990-х годах многие «туземные» авторы начали безапелляционно уверять, что отставание нашего сельского хозяйства будет немедля преодолено, ежели колхозников сменят 'фермеры'…
Любопытно, что во время распространения упомянутого «недовольства» низким в сравнении с Западом уровнем жизни широкое хождение получила ироническая «формулировка»: мы хотим работать так, как мы работаем, а жить так, как живут «они»… Этот «самокритический» юмор, имевший в виду, что в СССР достаточно много людей работало без особого напряжения, уместно осмыслить и по-иному. Ведь, скажем, в сельском хозяйстве на российской территории с её описанными выше «условиями» и невозможно работать столь же плодотворно, как в США, Франции или Австралии…
