Темные, почти черные веки закрылись, скрывая радужку и желтый белок. Горло под пальцами вздрагивало, сухая кожа была прохладной и шершавой. Я надавила. Какой же он тощий! Просто скелет. Даже мои маленькие руки обхватывали его шею чуть не целиком.
Шевельнулся кадык, дернулась щека. Одна нога у старика задрожала, и он слабо улыбнулся одними губами:
– Простите, крутит, мочи нет. Всего хорошего вам. И спасибо за помощь…
Нет, не могу так! Он-то мне ничего не сделал, верно?
Я быстро убрала руки и нажала кнопку вызова у изголовья, чувствуя, что сама вся дрожу. Доктор вошел сразу же, словно караулил у двери. Наверное, так и было.
– Дайте шприц, пожалуйста.
– Да, вот, берите.
Точно караулил. Я приняла пластиковую палочку с иглой в колпачке.
– Если журналисты явятся… не пускайте их, ладно?
– Конечно.
Он вышел. Старик смотрел на меня из-под полуопущенных век лукаво и слегка с укоризною, чего, мол, тяну. Я села рядом, погладила его по руке.
– Поссорились с кем? – шепнул он.
– Да, немного. То есть… много, конечно, пересрались до разрыва. Я сказала, что видеть его больше не хочу.
– Жаль, что мне повезло на таком плохом месте, – улыбнулся он, превозмогая лицевую судорогу.
– Спокойного сна, – сказала я с усилием. Вены у него везде выпирали, кожа обтягивала их, будто там были тоненькие косточки. Я осторожно ввела иглу в самую крупную вену на тыльной стороне ладони и вдавила поршень. Маленькая доза вошла почти сразу целиком. Я надавила еще, вынула шприц, положила на белую тумбочку. И накрыла ладонь старика своей.
– Посидеть с вами?
– Если не трудно. – Он пытался улыбаться, но выходило плохо. Посмотрел опять: – Не торопитесь?
– Да вы о себе думайте. – Я почти всхлипнула.
– Я-то свое прожил, чего обо мне думать, – шепнул он. – О вас беспокоюсь.
– Да мне что, переживу. – Я сжала его пальцы, чувствуя, как слезы подступают к глазам. – Действует?
Старик не ответил, но лицо разгладилось и больше не дергалось, тело расслабилось, губы тронула мягкая, умиротворенная улыбка.
– Спасибо… – словно выдохнул он.
Не знаю, сколько я сидела. Было тихо, но его дыхание было тише тишины, и я не заметила, когда его не стало. Дыхания, старика… просто сидела, смотрела на спокойное лицо и ни о чем не думала. Сколько ему было лет? Что он сделал в жизни? Давно ли болел? Почему не получилось вылечить? Или уже не хотел? Теперь не спросишь…
Наконец я встала и на негнущихся ногах вышла из палаты. Если он и не умер, то определенно был на пути к смерти, и мне тут больше нечего делать, что могла, я уже сделала.
Доктор стоял у двери, прислонившись к стене, заложив руки в карманы халата, запрокинув голову и прикрыв глаза.
– Все? – вполголоса спросил он. Я кивнула.
– Пойдемте, надо бумаги заполнить.
Он проводил меня в кабинет на другом этаже. Шаги гулко разносились по пустынному коридору. Есть ли кто-то за этими белыми дверями? Кто-то, кто ждет смерти? Каково это – настолько мучиться, что смерть становится желанным избавлением?
Словно услышав мои мысли, доктор сказал:
– Его дозы обезболивающего были почти смертельными. Хорошо, что вы приехали, не то бы я сам… просто невозможно уже смотреть… было. Спасибо вам.
Мы уселись по разные стороны стола, я что-то подписала. Затем спросила:
– А можно мне… что-нибудь… историю болезни или…
– Да, – не удивился доктор и протянул мне ламинированную папочку. – Вот здесь основное о нем. История жизни, развитие болезни… с фотографиями. Вы теперь немного породнились, – он отвел глаза, словно ляпнул бестактность. Наверное, так и было, но я была как оглушенная и могла только кивать. Забрала документы, справку с печатью хосписа, удостоверение о смерти – и ушла.
Перед крыльцом тусовались трое унисексов, даже не понять, кто есть кто. Один в огромных наушниках, другой в гуглах, третий говорил, размашисто жестикулируя, но его, похоже, не слушали. На шелест пневматической двери обернулись двое, тип в наушниках среагировал следом, стягивая наушники.
– Это вы?..
– Нет, – буркнула я, слетая мимо них по ступенькам и прижимая папку так, чтобы они ее не видели.
