Которые послушались — кинулись в темноту дворов, прочие — куда попало. Кое-кто застыл, как парализованный, глядя на чудо-юдо. Оно целиком поднялось из ямы, возникшей там, где минуту назад был дом с жильцами, а теперь — груды дымящегося хлама, косо торчащие куски стен.
Махина, похожая на изжелта-серый гребенчатый шлем, горбом высилась над ближними крышами. Из-под сжатой с боков раковины панциря, будто корни, выступали толстые кольчатые ноги. Передвигая опоры, махина смела остатки дома и ступила на улицу. Спереди на гребнистом корпусе загорелись косые щели, словно глаза; туша повернулась, устремляя взгляд вслед бегущим, а над панцирем выросли как бы улиточьи рожки.
«Всё идёт по плану, — с удовольствием отметил пилот бронехода. — Возьмём пьяных махом, на испуг!»
Опустив на голову шлем-говорун, он вошёл в перекличку машин:
— Эй, на ловцах! — не оглядываясь, окликнул пилот тех, кто сидел у систем захвата. — Гляди в оба, червяги! Хватать самок, на самцов не отвлекаться.
— Порядок, старшой! Прибавь шагу, мигом сцапаем.
Вспыхнули огоньки лучемётов, зажглись датчики бомбовых стволов. Пилот хищно оценил уличный пейзаж, наметил цели и — аахх! — ударили по домам первые бомбы. Полыхнул огонь, поднялись облака дыма. Лобовая сирена утробно завыла, лучом звука насылая страх и слабость на метавшийся впереди скот.
Гнать их! гнать и брать!
С началом пугающих звуков веселье на сарцинских улицах стало стихать. Встревоженные люди вслушивались в грозный шум и глухие взрывы. Затем — паника. Повсюду визг и крики. Мостовая выгибалась под ногами, её толчки сбивали навзничь. Гуляк качало, словно в шторм на палубе. Вот — стены валятся, крыша осыпается ранящим дождём черепиц, и над развалинами вырастает бронзовое чудище.
Сама величина и мощь ногастых чудищ наводила на людей столбняк. Шагая, как слоны, броневые «раковины» расправляли гибкие консоли лучемётов. Шипящие лучи сразу принимались жечь дома, превращая улицы в западни — справа, слева пожар, ахают стволы, ядра пробивают стены. С грохотом рушатся дома, заваливая подворотни — куда бежать?
Толпа хлынула прочь. Сталкиваясь водоворотами на перекрёстках, вливаясь во дворы, она топтала упавших, шарахалась от беспорядочно несущихся мотокарет и конных экипажей.
Мычащие звуки не смолкали. На гребнях «раковин» вспыхивали огни-сигналы.
Грррах! Надвратная арка упала в огне и дыму, столбы повалились — выход отрезан. «Раковина» с параллельной улицы свернула, снесла ворота, разбив боками стены домов.
— На ловцах, не зевай! за работу! — Для острастки пилот провёл лучом вокруг сбившихся, оцепеневших в ужасе людей. Бронеход повернулся к ним бортом, из открывшихся дыр пучками выхлестнулись тёмные жгуты-щупальца.
— Выбирай верней, соседу не мешайся. Живей, живей — улица ждёт!
В толстых — с руку — гибких жгутах была дьявольская сила. С проворством змей они обвивали девушек, отрывали от земли и втягивали в «раковину». Отчаянные крики, жертва бешено извивается — и пропадает в черноте дыры. Там витки жгутов разжимаются. На тело снизу, как чулок на ногу, натягивается тугой мешок. Охваченная эластичной оболочкой добыча дёргается в лапах механизма, а тот ставит её в плотный ряд таких же каучуковых личинок.
Набитые плотно, словно рыбки в консервную банку, они думали, что больше не увидят ни родных, ни солнца. Их догадки были верны.
— Одна кабина полна. Класть во вторую?
— Свернуть ловцы, — велел пилот. — На площади улов богаче, выбор лучше.
Там, куда ещё не достали лучи и ядра, народ сновал и разбегался. Одни — сломя голову неслись в дом, захватить деньги, увести близких. Другие — к вокзалу, в слепой надежде сесть на поезд. Третьи — в порт, где суда и лодки, это спасение.
Ту-у! ту! неслась компания в мотокарете, когда гудком, когда выстрелом расчищая дорогу. Их пытались остановить, вопили: «Возьмите нас! сто златок! двести!» — но водитель гнал, насколько позволяло давление в цилиндрах. Сзади шоффёр шуровал как заведённый, ежесекундно рискуя взорвать котёл.
Справа, слева — всюду гудело бычье
