…осклабился противник.
…отступил… и наступил… танец, в котором Лихославу пытаются навязать свой ритм, но он не настолько наивен, чтобы поддаться.
…а вот сделать вид…
И клинок трется о клинок, стальная нежность, которая рождает искры… почти страсть… и вершиной ее — острие, которое вскользь, лаская, касается плеча врага…
Поворот, и точка клинком, который упирается в грудь Твердислава.
— Во блин! — восклицает его товарищ, этакой развязки не ожидавший. А Лихославов соперник вовсе не выглядит огорченным.
— Думаешь, сможешь от нее спрятаться? — шепотом говорит он, а потом вдруг падает, насаживаясь на клинок, как бабочка на иглу…
…позже скажут, что умер он задолго до этого удара, который и ударом-то не был…
…умер накануне и уже мертвым явился в казарму…
…и товарищ его, удивляясь этакому обстоятельству, станет удивляться, а заодно уж клятвенно заверит, что идея дуэли бесчестной принадлежала целиком покойному, который для покойника был слишком живым и инициативным, а сам пан Вельский ничего-то супротив княжича Вевельского не имеет… никак опоили, заморочили…
…но все это будет пустым и не важным.
Главное, что в тот миг, когда сабля вошла в мягкое, какое-то ненастоящее тело, Лихо услышал шепоток…
— Мой, мой…
— К Хельму, — ответил он, головой тряхнув.
И ошейник потрогал. Что бы там Аврелий Яковлевич ни говорил, но с ошейником оно надежней будет…
Ветер, скатываясь с крыши лучшей гостиницы Гданьска, смеялся…
ГЛАВА 16,
где так или иначе решаются дела сердечные, и не только они
Родственники даются свыше. Одни в награду, другие — в наказание, но и те, и другие потребуют от вас немалого терпения, которое в обществе принято именовать родственной любовью.
Наверное, можно было вздохнуть с облегчением.
И Евдокия вздохнула, пытаясь унять непонятную тянущую боль в груди, точно игла засела… и вытащить бы, а она не вытаскивается, и предчувствия дурные только крепнут…
Радоваться бы надо, а у нее предчувствия.
И Евдокия трет виски, пытаясь понять, о чем же Себастьян говорит… главное уже сказал, но не уходит. Сидит в кресле, ногу за ногу закинул. В одной руке стакан с лимонадом, в другой — газетенка, кажется, та самая, мерзкая, в которой появилась очередная статья…
…волкодлаки среди людей…
…не стоило читать, но Евдокии хотелось хоть чем-то пустоту заполнить…
— Пожалуй, я пойду. — Себастьян вдруг замолчал, посмотрел как-то странно. Добавил тихо: — Вам бы отдохнуть… Лихо все равно в ближайшее время занят будет.
— Чем? — поинтересовалась Аленка, которая глядела на живую легенду с немалым подозрением, но хоть бы без прежней своей влюбленности.
Влюбленность — это боль.
А Евдокии не хотелось, чтобы сестре было больно.
— Кем, — поправил Себастьян. — Аврелием Яковлевичем. От него избавиться не так-то просто, потому отдохните… носик там припудрите… глаза нарисуйте. Только, когда объявится, с визгом на шею не кидайтесь. Глупо выглядит.
И откланялся.
А газетку, что характерно, с собой прихватил.
— Знаешь, — задумчиво произнесла Аленка, на дверь уставившись, — мне отчего-то кажется, что он притворяется…
— Кажется.