— Бес!
— Что?
— Помолчи.
— Не умею. Это ты у нас молчать любишь… к слову, с вас, панночка Евдокия, причитается. Между прочим, это я его от монастыря отговорил… немалых трудов стоило.
Лихослав был мрачен.
И смотрел исподлобья… и под его взглядом Евдокия вспомнила, что выглядит ужасно… полуголая, растрепанная, зареванная… глаза красные, нос распух… она его потрогала, чтобы убедиться — и вправду распух…
— Но ты не расстраивайся, Дусенька. — Себастьян приобнял ее и громким шепотом сказал на ухо: — Если он все-таки выберет монастырь, я тебя не брошу. Я на тебе женюсь!
— Нет! — взвизгнула Евдокия, представив себе этакую перспективу. И даже отодвинулась от потенциального жениха, жаль, что далеко не вышло, тесноват был экипаж. — Я за тебя замуж не пойду!
— Это почему?
— Потому… тебя перевоспитать канделябров не хватит… и вообще… я замуж не пойду.
— Тоже в монастырь? — Себастьян произнес это участливо и еще в глаза заглянул. — Так, может, вы в один собрались, а я тут планы порушил… романтичные…
— Бес… ты бы проверил, куда нас везут…
— Куда надо, туда и везут, — буркнул Себастьян, но дверцу приоткрыл. И из кареты выбрался на ходу, чего делать было категорически запрещено.
Но в данный момент о столь откровенном нарушении правил Евдокии не думалось.
Вообще ни о чем не думалось.
Смотрелось в синие, вновь яркие глаза Лихо, и… и зачем он здесь? Украл… бестолочь такая… и она еще обижена на него, долго будет обижена… и замуж не пойдет, в монастырь, впрочем, тоже… что ей там делать?
И не там, а в принципе…
— Вот… это тебе. — Лихослав протянул что-то тонкое, обернутое розовой бумагой и с розовым же бантом. От подарка исходил умопомрачительный чесночный аромат, каковой бывает лишь у хорошей дозревшей колбасы. И темные пятна жира, проступившие на бумаге, подтверждали догадку.
А еще Евдокия вспомнила, что второй день не ела…
…страдала…
— Спасибо. — В колбасу она вцепилась и прижала к сердцу. — А… хлеба нет?
Вот все-таки неправильная она женщина.
Нет бы в слезы… или в обморок… объяснений потребовать или, напротив, ничего не требовать, но сказать Лихо, чтобы убирался с глаз долой, и колбасу эту в лицо швырнуть. Но от такой крамольной мысли в животе заурчало.
— Хлеба нет, — со вздохом признался Лихослав. — Про хлеб мы как-то не подумали, но можем остановиться и…
— А куда мы едем?
— В храм.
— Жениться?
— Да… ты против?
— Не знаю. — Евдокия бант стянула зубами — он был завязан слишком уж туго и иначе не сдавался. — Ты в очередной раз передумал?
— Я никогда не… — Он осекся и вздохнул: — Я тебя люблю. Наверное, с того самого момента, когда украл для тебя калач…
— Значит, украл?
— Взял без спроса! Но это не важно. Важно не это…
— А что?
— То, что я тебя люблю.
— Тогда почему…
— Потому что боюсь за тебя. Боюсь, что из-за меня ты станешь изгоем. Боюсь, что не сумею защитить. Что появится кто-то, кто пожелает избавиться не только от меня… охотники порой совершенно безумны… боюсь, что наши дети унаследуют мое проклятие. И боюсь, что за это ты меня возненавидишь… и, наверное, у меня слишком много страхов. И я действительно должен был поступить как человек порядочный, уйти, но сама мысль о том, что я никогда больше тебя не увижу, невыносима.
Он замолчал, отвернувшись к окну.
