Прадед никогда ни перед кем не отчитывался. Но если он сам заговорил с Мазеной? Неспроста ведь… не случайно…
— Я должен был убедиться, что мой внучок неспособен стать во главе рода, — хитро усмехнувшись, ответил старик. — В нем есть сила, но нет ума… прискорбно. Ты — другое дело…
— Я?
Мазена коснулась ожерелья, и гневно полыхнули зеленью старые камни, словно ожили от этого прикосновения.
— Ты, дорогая… если будешь осторожна. Главное, не спешить… выйдешь замуж… присмотришься к супругу… а там…
— Отец…
…не допустит и мысли о том, что Мазена…
— Увы, ему не так долго осталось. — Прадед поднялся и, вновь превратившись в дряхлого старика, заковылял к двери. — Король недоволен его… активностью.
Король? Пусть так, но недоволен не только король. В ином случае прадед нашел бы иную искупительную жертву. Что ж, отец ошибся, а за свои ошибки нужно отвечать.
У двери прадед остановился и, не оборачиваясь, сказал:
— Корона может быть разной, Мазена. Но какой бы ни была, она — опасное украшение. А потому будь осторожна.
— Спасибо. — Мазена закрыла глаза, а когда открыла, то вновь увидела призрак отца за плечами.
— Что он тебе сказал?
…то, что скоро его, вечной тени, довлеющей над жизнью Мазены, не станет.
…он уже мертв?
…или пока еще жив, если так, то ненадолго… и, наверное, его можно попытаться спасти…
— Ничего, папа, — улыбнулась Мазена, касаясь тяжелого обруча на голове. — Ничего важного…
Эпилог
Презентация сборника стихов молодого, но зело талантливого пиита, о виршах которого «Светская хроника», а за нею и «Литературная газета» отозвались в весьма восторженных выражениях, проходила в литературном салоне панны Велокопыльской, весьма известном в узких кругах.
«Литературна Познанщина» в очередной раз разразилась гневной статьей, в которой обличала падение вкусов и попрание литературных ценностей… «Критик» высказывался осторожно, напирая на молодость пиита и нестандартный его подход…
…находились те, кто, злословя, намекал, буде бы главный талант Аполлона в том, что оказался он на пути стареющей вдовы…
…вдова выразительно слухи игнорировала…
В общем-то все было обыкновенно, буднично даже.
Приглашение Евдокии прислали именное, на глянцевой плотной бумаге с золочеными виньетками и коровьей мордой с несоразмерно огромными рогами.
…Евдокия не пошла бы…
…но после отъезда матушки было… тоскливо. Нет, она, Евдокия, была счастлива в браке, пусть и не ощущала себя княжною, как не ощущало ее княжною все семейство Вевельских, с которым Евдокия решила отношения поддерживать на расстоянии… но этого счастья оказалось мало.
— Я привыкну, — сказала она Лихославу на третий день.
— Конечно, привыкнешь.
Обнял.
Понял. Он понимал с полуслова, а то и вовсе без слов. Вновь колючий, и значит, полнолуние близилось… а с ним появлялся и страх, который Лихо отчаянно запирал в себе. Только чаще касался серебряной полосы ошейника.
— Я просто никогда не оставалась одна… мама была рядом… и Лютик… и Аленка…
— А теперь я.
— А теперь ты…
— И они тоже. — Лихо потерся щекой о плечо. — Они ведь не исчезли, просто уехали…
…просто…
…почему тогда Евдокии страшно? Она ведь не ребенок, ей почти уже двадцать восемь, а чувствует себя… брошенной.
