Приняв сие решение, управляющий взмахом руки подозвал коридорного. Не столько заботясь о том, чтобы гость не заблудился, сколько, чтобы под присмотром был… а то еще сопрет чего ненароком.
К счастью для Гавела, Аврелий Яковлевич проснулся рано. И причиной этакой, вовсе не характерной для ведьмака бессонницы было смутное беспокойство, которого день ото дня прибывало.
— Надо же, какие гости, — сказал Аврелий Яковлевич недружелюбно. — Ну проходи, волчья сыть…
— Почему волчья сыть? — Гавел вошел бочком и к стеночке, к обоям цветастым прижался.
— А потому, что таких, как ты, волкодлакам скармливать надобно… в воспитательных целях.
Уточнять, кого именно Аврелий Яковлевич собирался перевоспитать этаким нестандартным способом, Гавел постеснялся.
Ведьмак курил.
Сидел в низком кресле, закинув босые ноги на низенький столик с инкрустацией розового дерева. И темные, задубевшие до каменной твердости пятки Аврелия Яковлевича отражались в белом фарфоре. По утреннему времени облачен был ведьмак в расшитые незабудками подштанники и халат из стеганого шелка. Трубку, старую, с треснувшим чубуком, он держал в ладони, а дым пускал из ноздрей.
— Ну и долго молчать собираешься? — поинтересовался он минут этак через пять, и каждую Гавел шкурой чувствовал.
— Н-нет…
— Раз нет, то садись… кофейку вон налей…
Гавел присел на самый краешек стула. Неловко ему было. И под внимательным, хоть и насмешливым взглядом ведьмака, и просто… стульчик-то резной, с обивкой гобеленовой, розово-золотой.
Столик аккуратный.
И фарфор высочайшего качества… розочки в вазе… и чья-то челюсть на белом с синей каймой блюдце. Гавел моргнул, но челюсть не исчезла. Кость была темной, с пожелтевшими зубами, среди которых особо выделялись длинные клыки.
— Не обращай внимания, — махнул Аврелий Яковлевич и выбил трубку в фарфоровую же чашечку. — Кофею, говорю, налей. Есть хочешь?
— Н-нет, — соврал Гавел, стараясь не глазеть на челюсть.
— Хочешь.
Аврелий Яковлевич дотянулся до колокольчика, и коридорный явился тотчас.
— Любезный, завтрак принеси… на двоих. Что у вас там сегодня?
…блинчики с семгой, яйца-бенедикт под сырным соусом, фруктовый салат в хрустальной вазе…
…эклеры, щедро политые шоколадом.
…сладкие сырные трубочки…
— Ешь, ешь. — Аврелий Яковлевич все это великолепие не удостоил и взгляда. Вытащив из кармана кисет, он взвесил его на ладони и со вздохом в сторону отложил. — Вредная привычка. Борюсь.
Судя по тяжелому мареву дыма, борьба проходила с переменным успехом.
И Гавел, тоже вздохнув — он не мог себе позволить этакой приметной привычки, поскольку нюх у его клиентов хороший, а у собак и того лучше, — подвинул к себе блюдце с блинчиками.
И кофею налил.
Нет, он подозревал, что ему кусок в горло не полезет, но и оскорблять хозяина отказом опасался. Тот же, отложив трубку, взялся за челюсть.
Поднял двумя пальцами, повертел, понюхал…
— Ешь, — велел. — А то тощий, смотреть больно. Я вот тощим людям не доверяю. Я людям в целом не доверяю, потому как оные люди по натуре своей склонны пакостить ближним… и дальним…
Гавел кивнул.
Блинчики, наверное, были вкусными. И все остальное не хуже. Он ел, не смея перечить ведьмаку, который с непонятной Гавелу любезностью все подвигал то одну, то другую тарелку.
А челюсть на блюдце вернул.
— Этот вот при жизни великим интриганом себя мнил. А как по мне — дрянной человечишко… и чем все закончилось?
— Чем? — послушно спросил Гавел.
— Собственная любовница удавила. Из ревности. Кстати, беспочвенной…
Гавел подавился, и широкая ладонь ведьмака с немалой силой впечаталась в спину.
— Осторожней надо быть. — Аврелий Яковлевич произнес это с упреком. — А то, знаете ли, я и мертвого допросить способный, но с живыми оно в чем-то проще.
Побледневший Гавел чашку с кофе осушил одним глотком. И согласился, что с ним, живым, будет много-много проще, нежели с мертвым.
