Нюхать пана Острожского Лихо явно не желал, но подчинился.
— Медом вроде…
— Медом. И еще чем?
— Бес!
— Нюхай, я сказал.
Лихо зарычал.
— Ты ж волкодлак, у тебя чутье должно быть, как у породистой гончей… — Себастьян погладил братца по макушке и в приступе родственной любви, которая, как всегда, проявилась престранно, сказал: — Унюхаешь — правильно, я тебе ошейник куплю. Модный. Именной и с подвесочкой…
— А в челюсть? — мрачно поинтересовался Лихо, наклоняясь к самым губам пана Острожского.
— А в челюсть меня нельзя. У меня еще свидание…
Это Себастьян произнес с печалью, которая, однако, в ожесточившемся сердце младшего брата не нашла понимания. Лихо лишь фыркнул и ехидно поинтересовался:
— На свадьбу позовете?
— Всенепременнейше! И если дальше пойдет так же, то женихом… ты не отвлекайся, нюхай.
— Мед липовый… и деготь… еще воск… нет, воском он усы мазал.
— Молодец. Дальше?
— Соленые огурцы и чеснок… погоди… — Лихо отстранился и головой мотнул. — Чесноком пахнет, но… не изо рта. Он его не ел, а…
Лихо отодвинул ворот белоснежной рубашки и, увидев красную, покрытую язвами шею пана Острожского, тихо сказал:
— Это не я. Я его, конечно, придушил слегка… разозлился…
Себастьян покачал головой: крайне неосмотрительно было, с точки зрения пана Острожского, злить Лихослава. Он и человеком будучи характер имел скверный, а с волкодлака перед полнолунием и вовсе никакого спросу.
— На ожог похоже. — Лихо коснулся волдыря когтем.
— Ожог и есть, только не огненный, а химический, приглядись хорошенько… да расстегни ты ему рубашку, не волнуйся, он возражать не станет.
— Не скажи. — Прежде чем к рубашке лезть, Лихослав снял ботинки, стянул носки и, скатав комом, сунул их в рот покойнику.
Себастьян, за сим действом наблюдавший с немалым интересом, на всякий случай отодвинулся и, ткнув в труп пальчиком, произнес:
— Я, конечно, понимаю, что у тебя есть причины его недолюбливать, но… носки в рот? Это как-то чересчур. Прекращай глумиться над телом свидетеля…
Мертвяку он почти сочувствовал.
— Я не глумлюсь, — ответил Лихослав, для надежности затягивая поверх носков ременную петлю. — Он с Серых земель… и мало ли, как оно… это тут у вас покойники большей частью народ смирный, а там…
Договаривать не стал, разодрал рубашку мертвеца.
Пятно на груди было не красным — черным, вдавленным.
— Вот же… и не побоялся Вотанов крест надеть! — удивился Лихо, пятно трогая. — Хотя, конечно, если большей частью человек… крест его не спас.
— Но след оставил. Если крест был освящен должным образом, а судя по глубине ожога, потерпевший не пожалел денег на полный обряд…
Панночка Белопольска к мертвяку прикасаться брезговала. И всерьез подумывала про обморок, потому как девице приличной видеть этакие ужасы было непристойно… и не пристало… и вообще мутило… а ежели вдруг да вывернет?
— Мед… и еще огурцы… вряд ли он огурцы закусывал медом… или мед огурцами? — Лихо продолжал рассуждать вслух. — Медом на Креплиной пустоши пахнет… хорошо так пахнет, сладко… так и тянет с коня сойти и прогуляться по лужку…
— И как, находились?
— Находились. Их потом на лужке и находили… улыбались вот так же, счастливо. Белый дурман. — Лихо поднялся и руки вытер о штаны. — Он же — навья хмарь… или навий морок еще… правда, чтобы вот тут… странно.
Себастьян согласился: странно.
— Думаешь, эта его знакомая, к которой он Еву собирался…
— Думаю, что все это до хренища сложно и непонятно. — Себастьян обошел труп с другой стороны. — Зачем он нужен был колдовке? Убила, когда попался? Он бы все одно попался… дурак же ж… а с дураками связываться, даже хитрыми, оно себе дороже… зачем тогда?
Лихо ждал, если и имелись у него свои мысли, то делиться ими он не собирался.
— Ладно, — Себастьян потер виски, потому как голова начала мерзко ныть, не то мигренью испереживавшейся за день панночки Белопольской, не то собственной, Себастьяновой, нажитой от избытка информации, — свези-ка ты этого красавца Аврелию Яковлевичу. Пусть допросит… авось и повезет.