Когда далекие часы, голос которых по некой странности был слышен по всему дому, пробили четыре, Себастьян поднялся. Накинув шелковый халат, в нынешнем, исконном Себастьяна, обличье, изрядно в плечах узковатый, он открыл окно.
Летняя ночь была тепла.
Стрекотали в траве кузнечики. Воздух, напоенный ароматом роз, остывал. Луна светила ярко, и Себастьян с неудовольствием подумал, что халат его, молочно-белый, виден распрекрасно. Но иной одежды, хоть как-то подходящей для ночных прогулок, в гардеробе панночки Белопольской не нашлось. Домашние туфли оказались тесны и норовили с ноги слететь.
– Проклятие, – буркнул Себастьян, когда в пятку впился острый камушек. – На такое я точно не подписывался…
У старого фонтана, почти скрывшегося в зарослях чубушника, ждал Аврелий Яковлевич.
– Опаздываешь, Себастьянушка, – с упреком произнес штатный ведьмак, выдыхая сладковатый дым.
– И вам доброй ночи, Аврелий Яковлевич.
Следовало сказать, что выглядел Аврелий Яковлевич несколько непривычно: в темных парусиновых штанах с заплатами на коленях, в просторной рубахе, перехваченной красным кушаком, с парой лопат, прислоненных к фонтану, и цигаркой во рту.
– Доброй, доброй, Себастьянушка. – Ведьмак отломил столбик пепла и растер его в пальцах. – Эк ты… вырядился… прямо как на свиданьице.
– Издеваетесь?
Себастьян поплотнее запахнул полы халатика, который норовил разъехаться.
– И в мыслях не было. Приметная одежка…
– Какую выдали.
– Ну да, ну да… надо было… как-то вот не подумал. – Недокуренную цигарку ведьмак утопил в фонтане. – Ничего, и так сойдет. Что, мил друг, готов к подвигу?
– Да всегда готов. – Себастьян поскреб ступней о мраморную чашу. Ступня зудела, а чаша была приятно прохладна.
– Вот и ладно, тогда пошли…
– Куда?
– Для начала – к дому, а там ты мне скажешь, куда именно… историйка-то дрянная вырисовывается, Себастьянушка. – Аврелий Яковлевич протянул лопату. – На вот, орудие труда…
Лопата была хорошей, с отполированною до блеска ручкой, с блестящей, острой, как лезвие ножа, кромкой. От нее пахло кладбищем и еще храмовыми свечами. И Себастьяну меньше всего хотелось прикасаться к сему зловещему инструменту черной волшбы и некромантии.
– Бери-бери, – свою лопату Аврелий Яковлевич привычно пристроил на плече, – руками землю копать, оно вовсе несподручно… и пойдем, часа два есть, чтоб управиться.
Пришлось брать.
И идти, шлепая босыми пятками по траве. Лужайки, радовавшие глаз приятной своей зеленью, в ближайшем рассмотрении оказались коварны, мало того, что росы ныне выпали щедрые, так и в босые ноги Себастьяна норовили впиться то острые камушки, то сучки какие-то, каковых в королевском парке не должно было бы быть. Аврелию-то Яковлевичу хорошо, он в высоких сапогах с лаковыми галошами, ему что трава, что кусты ежевики – не помеха. Идет себе, говорит.
Рассказывает:
– Миндовг Криворотый был презанятнейшей личностью… Помнится, я в те годы только-только начал дар свой осваивать, а дело сие долгое, неблагодарное, не до королей было, все больше собою занимался, но про него слышал… да и кто не слышал-то? Сейчас-то в школах учат, дескать, народный просветитель, школы открывал, приюты для бедных… так-то оно так, открывал… и школы, и приюты, и академию вот для девиц неимущих, с тем чтобы балету их учить… или на актрисок… нет, и учили, конечно, тоже. Королевский театр не только у нас славился, по всей Эуропе гремел.
Аврелий Яковлевич остановился у границы кустов.
– Но это – только малая часть… в те-то годы Миндовга все больше Охотником называли… что до баб он слабость великую имел, тебе, думаю, объяснять не надобно. – Сбросив лопату с плеча, Аврелий Яковлевич воткнул ее в землю. – По первости его забавы были… обыкновенными, скажем так. И девок он не обижал, вона, целую домину отгрохал… ее в народе так и именовали – Цветником. Свозили девок со всего королевства, больше из крестьянства, ну или второго сословия, того, которое победней. И рады были родители, платили-то с казны за красавиц полновесным золотом. Да и то, знали, что в Цветнике и обуют, и оденут, и спать на шелка уложат, а как надоест красавица, то и мужа ей подыщут. Охотников хватало на королевские милости… тогда аккурат с Хольмом очередная война закончилась, и к нам Висловка отошла, да Бахтичья волость, была землица, чтоб раздавать.
От павильона тянуло гнилью. Сейчас, в предрассветном черном часу запах этот сделался отчетливым, материальным. Он расползался из-под дома, плетями, нитями карабкаясь по ступеням, заглядывая в темные окна.
– Как оно все переменилось и отчего… одни говорят, что будто бы королеве надоели этакие мужнины шалости, вот и нашла она колдовку, которая безумие на Миндовга наслала. Другие – что будто бы Хельмовы жрецы, которых Миндовг разогнал, отомстили. Третьи – что снасильничал он красавицу, а та
