а я сижу, слушаю… кто его еще, кроме меня, послушает? Его жена – та еще змеюка! Он на ней ради приданого женился… дурное это дело – приданое потратилось, а жена осталася…
Горничная ничего не ответила. Она привычно помогла одеться, а если и удивилась тому, что волосы панночки Белопольской были влажноваты, то виду не подала. Слушала разговор? Ой, вряд ли… Молчаливая она, сосредоточенная на своем, зачарованная будто бы. Ничего. Аврелий Яковлевич выяснит. Допросит косточки ночные, а там дальше и видно будет… но все одно подозрительно.
– Панночка, – горничная все-таки заговорила, – нельзя закрывать дверь.
– Почему?
– А вдруг пожар?
– Так я тогда открою, – резонно возразила панночка Белопольска, позволяя обвязать себя широким поясом, расшитым аквамаринами и янтарем. – Но я не привыкшая, чтоб ко мне в команту да двери нараспашку. Ходи, кто хочет, бери, что видит… вы не подумайте, что я про вас… да и… у меня репутация! А тут мужики шастают…
– Что, простите? – Горничная от удивления обронила щетку.
– Мужики, говорю, шастают. Мне ночью не спалось… решила прогуляться… я-то хорошо дом знаю, не заблужуся, у меня на новые места память ой до чего хорошая! Дядечка завсегда говорил, что мне только разочек пройти надобно…
…а с чего это серая девица посерела пуще прежнего?
Любопытно.
– Ну я и решила пройтися, чтоб сон нагулять. Дома-то мне б принесли молочка с медом. После молочка с медом спится славно, а тут… только гулять. Ну и выглянула я…
– И что?
– И ничего. Темень такая, что хоть глаз выколи! И еще зеркала эти! Жуть! Я-то зеркал не боюся, но такое от… будто бы глядит кто на меня с той стороны…
Горничная вздрогнула и губу прикусила, словно велела себе молчать.
– Но я не из пугливых, я-то во всякую этакую чушь не верю ни на мизинчик! И пошла себе… шла-шла… а там гляжу – мужик!
– Где?
– Да в коридоре!
– Здесь?!
– А где ж еще?! Стоит, головой крутит… смотрит… и так не по-доброму смотрит… я тихонько и отступила. Оно ведь нематериальное – чушь, а материальный мужик – это очень даже сила. И как знать, чего у него на уме?
– Как? – зачарованно переспросила горничная.
– А никак! Вдруг бы он на мою честь девичью покусился бы? Я к себе и кинулась… дверь заперла… и сидела тихонько, только потом заснула. Я ж говорю, моцион – он для сна весьма себе пользительный. – И панночка Белопольска выразительно зевнула.
– Вы… – тихо сказала горничная, покосившись на зеркало, так и прикрытое покрывалом. Странно, но никто ни словом не упрекнул Тиану в этакой вольности. – Вы… все придумали…
– Что я, на фантазерку похожая? – возмутилась панночка Белопольска.
– Нет, конечно, нет, но… мужчинам нельзя бывать в Цветочном павильоне… мужчины… это… это неправильно…
…а ведь она в самом деле напугана этой Себастьяновой фантазией.
– Почему неправильно? – Себастьян взял девицу за руку и усадил на кровать. – Нет, мужчины – это очень даже правильно, но после свадебки. Мне и дядечка мой так говорил, мол, дорогая моя племянница, ты мужчинов слушай, да не слушайся… будут тебе горы золотые обещать, так ты им так и скажи, что, мол, на все согласная, но только после свадьбы. Так оно по чести будет, по справедливости…
От девицы пахло пылью.
И не обыкновенной, домашнею, а пылью древней, дрянной… и гниловатой…
– Неправильно, – произнесла горничная, стискивая щетку. И пальцы побелели, и ногти посинели, – здесь… мужчина… неправильно… она обещала.
– Панна Клементина? Вы ее боитеся? Тьфу, да я не скажу…
– Она… вы не понимаете… она…
– Эва! – Этот голос заставил девицу очнуться и подскочить. – Эва, что случилось?
Панна Клементина стояла в дверях, скрестив руки на груди, и выглядела донельзя раздраженною. Горничная тотчас спохватилась, вскочила, засуетилась, щетку выронив…
– Нам голова закружилась, – доверительно произнесла Тиана, глядя на панну Клементину снизу вверх. – Вот сидели-сидели, а она как закружится. Это небось к дождю. Вот у нас в городе – примета верная, ежели начинает голова кружиться, то погода всенепременно переменится…
