Призрачный мир: сборник фантастики

тем, чтобы мечом, если не будет иного способа…»

Меч у меня по-прежнему в руке, только измаран кровью по крестовину, затуплен и выщерблен, а близ острия и вовсе обломан. Встаю, опираясь на него, как на клюку.

Отстал я, выходит. А Черный отряд вперед ускакал — весь. Вон белолилейное знамя лежит, с перебитым древком и многажды простреленное, уже не белое вовсе.

Кто-то (Господь, конечно: больше вроде как и некому) сдвинул по небу солнце, только не как для Иисуса Навина, а в другую сторону. Длинные тени лежат, предвечерние.

«…если не будет иного способа, устранить ваши зломерзкие суеверия, исторгнув или ересь из вас, или самую жизнь».

А бой дотлевает. И наша взяла. Да как может быть иначе, ведь с нами — Дева! Вот она, на вершине той башни, и стяг в ее руках — королевские лилии, без пробоин, без крови, всегда береженные Тем, Кто Над Нами.

Забрало поднято, но лица ее с такого расстояния не узнать. Да и не нужно. По воинскому облачению Деву узнают, по знамени…

Человека рядом с ней тоже можно узнать только по облачению — епископскому. И по посоху, на который он тяжело опирается. Стар он уже совсем, пастырь Хряк, его, наверное, на эту башню под руки взнесли — ну да ведь не может он упустить такого: всю свою жизнь шел к тому, чтобы благословить воинство Верных, одолевших последних еретиков в последней из битв… кому он нужен без этого…

А после этого — кому нужен?

«…Но ежели желаете раскаяться и обратиться к свету истины — то отправьте ко мне своих послов, и я научу их, как вам надлежит искупить содеянное. Если же…»

А мы — кому нужны теперь? Провоевавшие две дюжины лет подряд, больше полжизни, и половину этого срока — в чужих краях? Шкуродеры, свежеватели, в крови собственной и чужой, до края мира прорубившиеся, дальше только леса да схизматы с песьими головами…

Все мы легли здесь. Даже те, кто стоят под знаменем.

«…предпочтете закусить удила и противиться шпоре, то ведайте: приду я по ваши головы с силами людскими и небесными, чтобы взыскать…»

…Он, этот, стоял даже не возле передвижной башни, но в самой башне, на первом ярусе. Там сбоку был пролом от ядра, высадившего два щита обшивки, потому я и увидел. Давно, наверное, видел, только не понял: ну, стоит человек и стоит, мало ли кто он, может, один из тех, кто епископу взобраться помогали. Только теперь понял — он в сермяге, от крови черной, и подреберье у него глубоко разрублено, так что стоит он на петлях своих кишок. А в руках у него — стреляющая палица.

Пиксида, вот как это называется у богемцев. Четыре коротеньких, в полторы ладони, стволика, собранные вокруг древка так, что получается словно бы головка тяжеленной булавы. Свинец мечет или отрезки толстых стрел навроде арбалетных. Ну а после четверного выстрела — как палица, да.

И вот он приподнимает свою пиксиду последним живым усилием… вверх ему оружие не направить, да и толку бы разить через перекрытия башни — но еретик ведет ее куда-то перед собой. Что или кто там — мне не видно, часть щитов уцелела. А вот что может быть…

«…чтобы взыскать с вас сразу за все!»

Пушечное зелье. Бочонок, причем не один. Свинец или тем паче стрела — ерунда, но ведь пиксида вблизи не только убойный снаряд мечет, но прямо-таки плюется огнем, мне ли не знать!

Только подумать о том успеваю, а сделать хоть что-то — куда там. Харкнули пламенем два из четырех стволов пиксиды — и мгновенно, словно бы в тишине, вся башня превращается в огненный столб.

* * *

«…чтобы взыскать с вас сразу за все!» — доканчивает она. — Надиктовано в замке Сюлли двадцать третьего марта миновавшего года. Жан Паскурель записывал, мой секретарь и духовник. Не совсем так, как я ему диктовала, конечно, — но он сказал, что на церковной латыни слова «задница» не существует и многих других слов тоже.

Я сижу как пришибленный. Но понемногу начинаю соображать: не было. Не миновало двадцать лет и еще четыре, не потеряли мы Малыша в бою за мост через эту реку, как ее… не выговорить… И не поглотило пламя Деву вместе с епископом…

Вместо этого Дева продолжает мне что-то говорить — даже не очень важно что. На разговоры все равно времени нет, а скоро совсем не будет.

Прикрикнуть, что ли, на нее? Ага, тут прикрикнешь: на такое даже прозванный Ла Гиром не отваживался.

Он-то не отваживался, а я, по старой памяти, наверное, и мог бы. Аж три раза у меня это получалось. «Сиди уж, младшая!» — и я опускаю забрало (доспехи-то у нас по одним лекалам деланы, надоспешная котта тоже одних цветов), беру у нее из рук укороченное по-пехотному копье и, как бы ее шагом, стараясь не перепутать ногу, на которую надо прихрамывать, иду к рядам наших, перестраивающихся под