Готовая на все, лишь бы отделаться от него прямо сейчас, Эльга стянула серый вязаный чулок и швырнула в него. Но неудачно размахнулась и не добросила.
– Второй! – приказал он, будто отроку, мечущему сулицы в цель.
Такой голос Эльга у него постоянно слышала на дворе во время учения отроков. «Выпад – отход! Выпад – отход!»
Второй чулок упал еще ближе первого: от смеха она не могла сосредоточиться.
– Рано тебе в поход! – с сожалением сказал Мистина, окинул взглядом ее белые ноги, забрал со стола свой золоченый шлем и вышел, смеясь.
Когда за ним закрылась дверь и стихли на крыльце шаги, Эльга перевела дух. Она смеялась, стыдилась – он делает с ней что хочет! – досадовала на себя и радовалась его решению ночевать в гриднице. Пусть спит у всей дружины на глазах. А то начнут болтать…
Но что, если уже болтают? Эта мысль пригасила ее веселье. Три года назад их с Мистиной уже подозревали, а тогда она была ни в чем не виновата. Что же будет сейчас, если люди заметят эти вольности?
Но куда больше возможных сплетен ее волновало другое. Эти привычные шутки вдруг вплотную приблизились к тому, чтобы обернуться настоящей бедой. Эльга будто подошла к огромной реке, где за током темной воды угадывается движение исполинского чешуйчатого тела. «Я родился в тот день, когда тронулся лед на Волхове…» В Мистине было что-то от его покровителя, господина северных вод, бравшего в былые времена дань красными девушками. И хотя по сути он прав – ничего особенного не случилось, – что-то между ними изменилось, и это открытие пугало Эльгу. Ящер лишь бросил на нее взгляд из- под воды, а она уже ощутила себя в его власти. Нет, она не предаст себя, не изменит своему долгу. Она – внучка Вещего, «смарагд многоценный», и никому не даст повода себя упрекнуть.
Эльга встала, подобрала чулки, но надевать снова не стала. Босиком прошла по шкурам на полу к скамье, где спал Святка. Посмотрела на дитя, надеясь в нем почерпнуть твердости духа. Постаралась яснее вызвать в памяти лицо Ингвара. Да, он не так хорош собой, но лицо его, смышленое и решительное, казалось ей привлекательным. И пусть он не так умен и ловок, как побратим, зато прямодушен и честен. Сидя на киевском столе, он вынужден порой хитрить, как тогда с рахдонитами, но лишь по обязанности заставляет себя делать то, что Мистина делает не только играючи, но и с удовольствием.
Что за человек Мистина, она не смогла бы уверенно сказать. Зато очень хорошо знала: Ингвар человек хороший. Очень честный, отважный, решительный и справедливый. И, пожалуй, добрый – в той мере, в какой судьба позволяет ему быть добрым. А главное, Ингвар ее муж, с кем она стояла на свадебном полотенце, на стволе родового древа, отдавая ему свою жизнь перед лицом всех поколений предков и потомков. Она сгорит со стыда перед людьми, богами, чурами, перед ним и перед собой, если еще раз допустит нечто подобное… хотя бы в мыслях…
Эльга была полна решимости бороться, но ощущала и всю трудность борьбы. Особенно в эти сумрачные дни и долгие ночи, когда Ингвар так далеко и до встречи с ним еще так долго.
И до какой степени она может Мистине доверять? Кто докажет, что он и с ней не играет? Женщины склонны верить собственным чувствам, а куда эта вера заводит – давно всем известно. Она, княгиня русская, ставит на кон куда больше, чем ее собственная честь и благополучие.
Они
Эльга осторожно поцеловала Святку, вдохнула нежный запах разогретого во сне детского тельца. Поправила на нем одеяло бьярмских соболей, успокоенная, улеглась и велела Добрете прикрыть ее медвежиной поверх куньего одеяла. К утру изба остынет, и тогда нянька принесет ребенка к ней, пока будет топить печь, чтобы дым ушел в оконца, прежде чем они встанут.
Но уже засыпая, Эльга с трудом отгоняла невольно встающие перед глазами видения. А если бы она его не остановила?
Когда Пестрянка сказала, что хочет пойти в поход вместе с Хельги, княгиня лишь усмехнулась, а ее сестра встревожилась: «Дитя мне оставишь? Не позволю мальца по четвертому году за море тащить с дружиной!» Но неожиданно этот краткий разговор получил продолжение.
Дня через три Пестрянку вдруг позвали к княгине. Прямо в избу, куда допускали только родичей. Кроме Эльги, там сидели Мистина и Асмунд. И все смотрели на вошедшую, будто только сейчас разглядели в ней некое чудо. Пестрянка смутилась – ей и так в эти дни казалось, что в нее весь Киев пальцами тычет, – и захотелось спрятаться за Хельги. Но она сдержалась, взяла себя в руки и с достоинством поклонилась. Принимая то решение, она знала, что будет нелегко.
– Думаешь, она сумеет? – с сомнением спросила Эльга, не сводя глаз с невестки.
– А мы у нее спросим, – предложил Мистина, но обратился к Хельги: – Я слышал, родич, что ты подумываешь взять свою жену в поход?
– Так и будет, если она не передумает, – подтвердил Хельги, по знаку Эльги подводя Пестрянку к скамье и усаживая. – Видишь ли, я еще там, в Варягино, однажды пообещал ей, что возьму ее с собой за теплые моря, если она пожелает. Эту достойную женщину в прошлом обманывали без всякой ее вины, и я постараюсь, чтобы больше этого не случилось. К тому же неизвестно, сколько продлится наш поход, а я не хочу, чтобы она хотя бы один день опасалась, будто ее покинули опять.
Асмунд отвел глаза. Все устроилось так, как ему и хотелось, никто не остался обижен. Даже Торлейв смирился, что в его семье происходит такое: невестка разводится с сыном и выходит за племянника. Зло смягчалось тем, что все случилось в кругу одной семьи и не выносилось на всеобщее обозрение,
