– Там наверху есть церковь, – подтвердил Вермунд, взятый как толмач. – В ней крестился князь Бравлин, что первым из руси ходил набегом на Таврию. Очень давно, лет, может, двести, а может, триста назад. Он первым, еще задолго до Аскольда и Олега, прошел от Варяжского моря до Киева, первым отогнал от киевских гор хазар – а тогда-то они в полной силе были, – заключил с ними мир и пошел в союзе с ними грабить здешних греков. И весьма преуспел: взял большую добычу, разорил чуть ли не все побережья до самой Карши. Даже Сугдею взял приступом.
– Тут еще не было этой стены?
– Говорят, стена была, и ворота железные были. Десять дней бились, а все же изломали ворота железные…
– Разнесли железный тын… – невольно подхватила Пестрянка, мельком вспомнив старые сказки и даже Буру-бабу.
– И вот вошли русы в город, смотрят – церковь стоит. А там гроб святого Стефана, епископа здешнего. Взяли они с гроба покров шелковый, сосуды и светильники золотые. Как вдруг, рассказывают, сам Бравлин упал наземь и закричал: «Умираю! Огромный святой муж схватил меня и держит!» Лицо его обратилось назад, будто ему свернули шею, изо рта пошла пена, и все его люди увидели, что он и правда умирает. Хотя никто больше не видел, чтобы на него кто-то напал. Тогда люди Бравлина хотели поднять его и вынести, но он возразил: «Не трогайте меня, оставьте здесь, иначе этот огромный святой муж убьет меня немедленно! Пусть все войско выйдет из города». Его люди вывели из города все войско и вернули горожанам все взятое. Но и после того невидимый святой муж не отпустил Бравлина и потребовал, чтобы он крестился. Позвали священников и просили их окрестить Бравлина…
– А он так и лежал со свернутой шеей? – уточнила Пестрянка. – И еще разговаривал?
– Со свернутой шеей люди не разговаривают, я это точно знаю, – усмехнулся Хельги.
– Это было чудо Господне, которое сотворил Божьей силой святой Стефан, – пояснил Вермунд и продолжал: – И когда Бравлина окрестили, пена из его рта перестала идти, а лицо снова стало смотреть вперед, только шея, говорят, у него еще болела. Бравлин приказал освободить весь полон греческий и всем вернул отнятое добро, а его люди крестились вслед за ним. Только, как говорят, обращение его было притворное, от страха перед святым Стефаном, который мог его убить. Ибо не слышно, чтобы по возвращении дружины Бравлина в Киев там появились христиане… Вон греков самих корабли! – Вермунд показал на крупные суда у причалов гавани. – Видать, из Царьграда.
С кораблей сгружали множество амфор с вином и оливковым маслом, которое дальше продавали в каганат, в те области, где виноградников не возделывали.
Лодья прошла мимо каменных молов, защищавших корабли в бухте от бурь, а заодно и от врагов: Хельги показал Пестрянке на крепления огромной железной цепи, которую можно было протянуть между молами и запереть бухту.
– Как в Царьграде, так же Суд перекрывают, – кивнул Вермунд.
Нижний город начинался почти от самой воды. Будто стражи-великаны, Сугдею прикрывали две горы. Постройки карабкались от моря на более пологие склоны, а северные, более отвесные, служили крепостной стеной, выстроенной самими богами. Узкий проход – единственную возможность попасть в Нижний город со стороны суши – со времен греческого владычества перегораживала стена с башнями.
На пристани русов ждали люди от стратига, но уже без начальства: лишь малый воевода-кентарх с двумя десятками отроков.
– С вами должен быть епископ Никодим, – сказал кентарх, окидывая взглядом небольшую русскую дружину. – А вместо него вы привезли женщину!
– Шагай вперед, – дружелюбно предложил ему Хельги.
Фемное войско расположилось станом вне города, но прямо от пристани стало видно, что и в самой Сугдее очень много людей. Везде стояли повозки, заполненные мешками и амфорами, виднелись привязанные козы, усталые женщины, чумазые дети, куры в корзинах. Христиане Таврии бежали от наступающих хазар под защиту греческого стратига и гор, непреодолимых для конницы.
Речь звучала в основном греческая, хотя попадались и говорящие по-хазарски. На том и другом языке Пестрянка пока запомнила лишь по десятку слов, но уже легко различала их между собой.
Вслед за кентархом русы поднимались по улочкам-лестницам, вырубленным в скале. Постройки Сугдеи не слишком отличались от того, что они видели в Самкрае: такие же низкие дома и домики с саманными либо каменными стенами, так же сложенными «колосом», под обмазанными глиной крышами из соломы или сушеной морской травы. Жили в них те же булгары, ясы, греки, хазары. Несколько веков Греческое царство боролось за эти земли с Хазарией, обитатели этой части света волнами накатывали на Таврию, перемешиваясь между собой, кому сколько позволяла вера, и сами святилища их соседствовали. Как и сборщики податей от василевса и кагана. Над теснотой обмазанных глиной крыш поднималась округлая кровля церкви – храм Двенадцати Апостолов, как сказал Вермунд.
В крепости дома были побольше и побогаче – с каменными стенами, ограждавшими дворы. Двор здешнего градоначальника, тумарха Дионисия, тоже был обнесен стеной, а с внутренней стороны – крытой галереей на деревянных столбах. Столбы и кровли сплошь оплели виноградные лозы, создав род полога и одев двор сквозной тенью. Среди резных листьев виднелись грозди с еще зелеными, мелкими круглыми ягодками.
Вступив во двор, Пестрянка наконец перевела дух и убрала от лица шелковое покрывало, под которым прятала свою белую кожу от палящих лучей. Двор был вымощен каменными плитами, такие же плиты служили порогом у входа в дом. Жилище было велико, как несколько изб, пристроенных одна к другой. Сперва гости прошли через помещение для челяди; там стояли жернова и каменные ступы для зерна, возле них возились женщины (все забыли работу и повернули к Пестрянке удивленные лица).
