крики. – Но нам очень хотелось бы узнать, как все же вышло, что его родной внук был принужден покинуть эти края и лишился власти, которую ему передал сам его прославленный дед.
И вот тут, даже до того как Ингвар и Мистина успели переглянуться и последний успел открыть рот, Эльгу пронзило холодом предчувствие: плесковская жена Аськи – далеко не самое худшее, с чем приехали родичи.
Остаток вечера гости слушали Мистину. На гуслях он не играл, зато умел изложить внешнюю сторону событий так гладко, что о внутренней никто бы и не догадался. Не в пример королеве Сванхейд, плесковским гостям было вовсе незачем знать, откуда взялись страхи, весной приведшие к народному возмущению.
– От этих христиан один вред, – сказал княжич Белояр, когда Мистина закончил. – Навья вера! Заморочат голову так, что и своих чуров забудешь. Вот Олега и наказали боги! Пусть едет к себе на Мораву, у своих чуров прощения просить. Я же от имени отца моего, князя плесковского Воислава Судогостича, и всего рода нашего тебе, Ингорь, и жене твоей желаю долгих лет править и здравствовать, а с нами, родичами вашими, жить в мире и согласии!
– Да будет жив князь Воислав! – крикнул Мистина.
– Будет жив! – разноголосо завопили за столами русы и поляне.
Бельша был явно доволен. Мать Эльги – Домолюба Судогостевна – приходилась Воиславу родной сестрой, поэтому с новой киевской княгиней плесковских Судогостичей связывало теперь очень близкое родство. С покойным Вещим же они состояли всего лишь в свойстве через Эльгиного отца, поэтому не видели причин жалеть, что внук того, Олег-младший, убрался с киевского стола. Остаток вечера Бельша и Ингвар обсуждали торговлю с греками и хазарами. К тем и другим уже были посланы люди – условиться об обмене посольствами для заключения новых торговых договоров.
– И чтобы уж совсем ничто дружбы нашей не порушило, предлагаю вам еще… – Ингвар глянул на жену, словно спрашивал: пора? Эльга торопливо кивнула, и он продолжал: – Еще одну свадьбу сыграть! У меня в Хольмгарде сестра есть, девица, в самой поре, и красавица. У тебя, я слышал, есть еще младший брат неженатый. Не хочешь ли посватать за него?
– Вот это уважаю! – радостно завопил Бельша и полез через стол обниматься. – У нас ясный сокол, как говорится, у вас серая уточка! Надо бы нам их вместе свести…
Эльга глянула на Мистину; он поймал ее взгляд и подмигнул украдкой. И именно в этот миг она поняла, как он напряжен и с каким трудом поддерживает веселое и любезное выражение не только на лице, но и в глазах. Эльга сама чувствовала, какой неживой выглядит ее улыбка. Она видела, что Торлейв и Хельги не разделяют общего веселья, почти не подают голоса, а на объятия будущих сватов смотрят мало что не с неприязнью. А на нее саму совсем не смотрят. Пока они молчали, но до сих пор, не считая положенных приветствий, им еще и не дали вставить слова. Что будет, когда они заговорят? Эльга едва сдерживалась, чтобы не ерзать на месте от беспокойства.
Но вид довольного братца Бельши ее успокаивал. Князья северных кривичей подтверждают союз и даже готовы добавить еще одну родственную связь. Альдис выйдет замуж в княжескую семью и, может быть, когда-нибудь станет княгиней – если Бельше наследует его младший брат Судимир. Будет выполнено обещание, которое Мистина дал женщинам Хольмгарда, и Сванхейд останется довольна своим сыном, которого едва не отвергла.
Пьяные гости уже принимались за песни, Борелют снова заиграл, кое-кто пошел плясать между столами. Мистина еще раз ей подмигнул, будто призывал быть повеселее. Потом двинул бровями и коротко кивнул, словно призывая к чему-то. И Эльга сообразила: встала и вышла из-за стола.
– А ну разойдись – дай княгине место! – с задором закричал Мистина и свистнул.
Народ с гомоном подался в стороны, и Эльга вышла на середину палаты, где всем было ее видно. Борелют заиграл плясовую, и она закружилась под веселые крики, свист и хлопки. Вился белый шелк убруса, мелькал и блестел голубой с серебром шелк далматики. Все смотрели только на нее; старейшины хлопали, отроки ревели от восторга, так что с кровли едва не сыпались щепки. Никто не замечал замкнутых лиц ее родичей по отцу, и ни о каком разговоре по делу сегодня больше не могло быть и речи.
Когда княгиня наконец махнула рукой Борелюту, чтобы перестал играть, и он оборвал гудьбу, она с трудом дошла до места. В ушах звенело, голова кружилась, и Эльга едва слышала восхищенные крики вокруг себя. Ингвар обнял ее, поцеловал раскрасневшуюся щеку, усадил, подал греческий кубок с медом.
– Ну, гости дорогие, поклонимся хозяину с хозяюшкой, да не пора ли нам спать-почивать! – с видом усталости от веселья прокричал Мистина.
Ему отвечал согласный гул и разноголосые выражения благодарности. Столы уже выглядели как поле битвы – кости и лужи пролитого пива. Кто-то остался допивать остатки в бочонках, кто-то прижал в углу челядинку, кто-то валялся под столом, кого-то отроки поспешно выводили на воздух. Пир закончился.
Но даже когда Торлейв и Хельги подошли обнять Эльгу на прощание, тревога ее не утихла. На лице ее сводного брата играла все та же слегка размытая улыбка, способная означать что угодно, но своего дядю она знала хорошо и теперь видела: он смотрит на нее так, будто она его разочаровала. Чем? Уж не тем, что пироги невкусные или сплясала плохо! Торлейв остался единственным из поколения отцов, и эта неловкость на его лице резала ее, будто нож. Предстоящая ночь не сулила отдыха.
Дурные предчувствия Эльги оправдались в полной мере. На другой день после пира, поближе к вечеру, когда все пришли в себя, а челядь отчистила гридницу, Торлейв и Хельги снова явились на княжий двор. Вместе с ними пришел Гремислав и другие плесковские старейшины:
