просить у судьбы передышку.
Зарево от пожара Коростеня было видно далеко-далеко. Жители еще уцелевших городков и весей угоняли скотину в лес, а сами снаряжали стариков, кому уже жизни не жаль, послами к могущественной русской княгине – просить милости и обещать вечную покорность в обмен всего лишь на сохранение жизни.
Передовой разъезд угорских сотен, выскочив из леса, тоже увидел это зарево. Там горело все, что осталось от их несостоявшегося союзника и данника. Они опоздали всего на день-другой, но промах был непоправим. Даже отвага и доблесть угров, привыкших к дальним походам, не помогла бы им в одиночку, без древлян, одолеть на чужой, неведомой земле войско русов.
Воевода Ченгеле, сидя на коне, долго глядел на пожарище. Потом обернулся:
– Возвращаемся. Такшонь приказал мне поддержать Ладисло, но того больше нет. Биться в одиночку с Белой Княгиней он мне не приказывал.
И передовой разъезд Святослава, пришедший сюда день спустя, нашел лишь следы сотен копыт, заносимые новым снегопадом…
В месяц сечень, когда рубят деревья для построек, я проводила в Деревлянь моего отца. Эльга отдала ему наследство зятя и сватов, приказав продвигаться дальше на северо-запад и построить там новый город для охраны рубежей и взимания дани. Коростень так и лежал пожарищем, и я думаю, сменится немало поколений, прежде чем люди посмеют вернуться на это жуткое место. Но когда-нибудь они, конечно, вернутся. Людям свойственно забывать такое, что, казалось бы, забыть невозможно никогда…
Пока отец еще жил в Киеве, они с Эльгой нередко виделись и беседовали. Отец рассказывал ей о Христовой вере: о том, что верующие в Христа в любой беде обретают утешение и поддержку в Божьей любви, но и сами должны уметь любить и прощать.
– Ты сама видишь, как ужасна, как губительна вражда! – говорил он.
И знал, о чем говорил: почти всю жизнь он провел в борьбе, но теперь, на склоне лет, должен был вновь уступить дедово наследство дочери своего стрыя – женщине, к тому же моложе него годами, – и принять службу из ее рук. Борьба не принесла ему счастья, но любовь к Богу давала прибежище, какого не знали иные вокруг него.
– Ты столько испытала горя и тревог, так неужели власть и дань стоят таких потерь? Одна кровь влечет за собой другую, и этот поток не остановить. В то время как умение любить и прощать даже врага множит божественную любовь, а она дает счастье человеку, кем бы и где бы он ни был. Если бы наши родичи прислушались к этому, не было бы этих ужасных смертей.
Эльга вздохнула. Столь много испытавшая, она тоже нуждалась в духовном прибежище, в ком-то, кто выше и сильнее нее. Сумеет ли она найти кого-то, способного ей это дать, среди живущих на земле?
– Боль потерь и впрямь тяжела, – промолвила она. – Мы скорбим о павших, но не жалеем о цене побед. Мы – победители, а значит, наши мертвые радуются вместе с нами. Жалеть о них – значит отрицать величие их подвига, их свершения, ради которых они с готовностью отдали жизнь. Они умели смотреть выше собственных голов. А значит, и боги видят в них не сирот призираемых, а соратников своих.
Однако к моему отцу Эльга проявила любовь если не христианскую, то истинно родственную. Он поклялся ей не пытаться выйти из-под власти Киева – да и как он мог отказать, если меня и детей Эльга не отдала ему, а оставила у себя? Они также договорились о том, что Святослав женится на Горяне, второй дочери моего отца, когда та подрастет, и их дети со временем унаследуют Деревлянь. В этом сбылись мечты моего отца: уже в следующем после него поколении Русь и Деревлянь будут объединены в одну державу. Но совсем не так, как он желал и мы надеялись.
Таким образом, получалось, что и сейчас, и в будущем править древлянами будут князья от рода русского. Отец намеревался этим же летом заняться постройкой города, а на будущий год вызвать от тестя свою жену Ярославу и дочь. Сейчас Горяне было всего девять лет, да и Святослав не думал ни о какой женитьбе. Его мысли были заняты лишь сражениями, походами, победами. Свой долг перед предками он видел в том, чтобы расширять мечом пределы Русской державы, пока не упрется в край белого света.
Святослав сел в Киеве на стол своего отца, а родичи за зиму разъехались. Тородд отправился в Смолянск, чтобы забрать оттуда семью и вернуться в привычные родные места – в Новогород на Ильмене. Логи-Хакон с Соколиной уехали в Смолянск вместо него. Последние желания Свенгельда сбылись наполовину: его дочь вышла замуж за Ингварова брата, но преемником воеводы тот не стал. Свинель-городец запустел, напоминая о старой мудрости моих северных предков: на всякого сильного однажды сыщется сильнейший.
Моим детям в этом перераспределении владений не досталось ничего. Но я не ропщу. Будь на месте Эльги князь-мужчина – возможно, мы были бы убиты, чтобы не осталось мстителей и кровных наследников рода древлянских князей. Она сохранила нам жизнь и не передала жидам для продажи за Хвалынское море. Мы даже живем у нее, на старом Олеговом дворе.
На днях Эльга мне сказала, что хочет выстроить себе новый двор – на киевской Святой горе, там больше места и есть укрепления, их только нужно подновить. Я веду все ее хозяйство, потому что ей самой теперь не до того. Святослав, хоть и доблестен, как истинный князь, все же еще слишком юн. С двоюродным братом Улебом Мистиновичем они целыми днями упражняются наравне с прочими отроками. Управление делами дружины, суд, сбор дани, переговоры с родовой знатью – все осталось на плечах Эльги. Я теперь часто слышу, как она говорит обо всем этом с Мистиной и Асмундом – двумя опорными столпами ее дружины.
Мои дети подружились с младшими детьми Уты: Малка играет с Держанкой и Витянкой, Добрыня – с Велесиком, они почти ровесники. И чаще всего они,
