прадеда не почтив? Какая же удача и благоволение от чуров нам будет на жатву? Погибнет все, на меня потом не пеняйте.
Оробевшие бабки удалились. Себе под нос они ворчали, что-де старый вупырь-русин нам не чур и урожая испортить не может… но нет, может, потому что вупырь! После этого пошли по весям слухи, будто покойный Свенгельд опасен для будущего урожая и лучше бы его похоронить поскорее. Каждое свое поле старухи ради береженья от сглазу поспешили «зажать»: срезали по горсти колосьев по всем углам. По ночам высылали к нивам сторожей: отроки и молодые мужики жгли костры, стучали, гремели, отгоняя «вупыря». Пили брагу для храбрости и пели песни. И, разумеется, это не успокаивало округу, а лишь усиливало всеобщую тревогу и множило полубезумные разговоры. Уже в паре весей покойника «видели» бродящим во тьме…
Раздраженный всем этим, Володислав торопил жену с похоронами. Но как же хоронить без единственного сына покойного, который к тому же был его единственным живым родичем?
Но вот наконец киевляне приехали, и Свинель-городок переменился. Кроме Мистины, прибыла его жена с четырьми детьми и челядью.
Встретившись, Ута и Предслава кинулись друг другу в объятия и разрыдались куда более бурно, чем плакала о потере дочь покойного. Обе они, даже не говоря об этом вслух, жалели не мертвого. Они жалели живых, особенно собственных мужей и малых детей, которым эта смерть могла принести любые перемены – от очень хороших до очень плохих. Причем счастье для одного обернется поражением для другого – иначе никак. И они, доброжелательные женщины, состоящие между собой в родстве, ничем не могли помочь. Все, что могли, они уже сделали, выйдя замуж.
Больше откладывать было нельзя, и погребение назначили через день.
Пожитки к могиле везли на трех волокушах. На пол постелили два тканных из цветной шерсти ковра. Поверх них положили меховую перину, набитую куриным пером, и несколько подушек. На них водрузили тело покойного, одетого в новый, только сшитый зеленый кафтан с отделкой синим шелком, серебряной тесьмой и позументом из серебряной проволоки; на голове его была шапка с шелковым верхом и узорным серебряным охвостьем. Таким же богатым был шелковый пояс с серебряным позументом на концах. До пояса воеводу закрыли красным плащом на льняной подкладке, тоже с шелковой отделкой. Рядом положили в большом берестяном туесе новую сорочку и старый кафтан, отделанный вытертым шелком и усаженный жирными пятнами: давным-давно, еще в Ладоге, этот кафтан сшила Витислава Драговитовна, молодая жена Свенгельда, и он всю жизнь очень его ценил, не желая менять на другой.
По сторонам тела лежало оружие: меч, топор, пара сулиц и та старинная рогатина, в ногах – щит. Котел, горшки, прочая посуда дожидались поминального пиршества, чтобы хозяин стола в последний раз на этом свете получил свою долю.
Когда приступили к пиру, весь жальник был полон людей – будто на Весенние Деды, когда все живые разом приходят чествовать своих мертвых. На сто шагов во все стороны вокруг открытой могильной ямы сидели, полулежали, стояли и ходили званые и незваные гости.
Для ближних Предслава велела расстелить кошмы, шкуры и овчины вокруг могилы, чтобы на них сидеть. По старому дружинному обычаю, каждый отрок принес свой щит; щиты положили на два ряда бревен, сделав таким образом подобие низких длинных столов. Сперва на них раскладывали еду, а после они пригодятся на состязаниях в честь покойного. Возле самой могилы сидел Мистина с сестрой и своей семьей, старшие хирдманы и сватья – древлянские князья со всеми родичами. Далее размещались отроки, домочадцы дружины, а дальше все, кого и не звали, но и не гнали: древляне окрестных весей, торговые гости, случившиеся поблизости и тоже очень желавшие знать, какие перемены им принесет смерть воеводы.
Перед могильной ямой заранее выложили камнями большой продолговатый очаг с ямой для углей, над ямой повесили котлы, а туши двух телят и свиньи принялись жарить еще с вечера, чтобы к пиру поспели. Теперь челядь и отроки разносили в котлах похлебки из птицы, рыбы и дичи, наливая всем в миски. Раздавали копченую рыбу, лук, чеснок, вареную репу. Три-четыре женщины из Предславиной челяди непрерывно пекли блины на сковородах, поставленных на угли, и раздавали горячими. Почетных гостей и дружину обносили порезанным на ломтики вяленым медвежьим окороком – от того самого медведя, что и принес воеводе внезапную смерть.
Голова и передние лапы зверя лежали в ногах у покойного, перед щитом. Славяне издревле чтили медведя как проводника в Навь, и теперь Предслава решила, что раз уж Велес выслал своего священного зверя, дабы взять старого воеводу с белого света, то пусть тот медведь и указывает ему дорогу. Кметям эта мысль понравилась, хотя они скорее полагали, что их вождю положена в могилу голова врага, которому они немедленно отомстили за убийство.
Перед могилой лежал на земле крупный черный баран, предназначенный в жертву. Сигге Сакс вышел вперед, держа в одной руке рог с пивом, а в другой – жертвенный нож. Его светлые глаза сейчас казались еще более прозрачными, будто разбавленные выпитым пивом, и напоминали кусочки льда. Жестокость и холодность его сердца проступили в чертах лица, оттеснив показное дружелюбие и приобретенную учтивость.
– У нас много еды на этом поминальном пиру, – начал он. – Но мы должны разделить трапезу с покойным, дабы он знал, как мы чтим его… Должны мы сейчас узнать, кто имеет право принести ему эту жертву. Это право мы дадим тому, кто станет наследником всех богатств покойного и его прав. Кто здесь есть из тех, кто зовет себя его близким родичем?
– Это я! – Мистина поднялся на ноги, тоже держа рог.
Вместо привычных ярких одежд он был одет в «печаль»: порты и рубаху из беленого льна, где на вороте были вышиты черной ниткой «дедовы головки», подпоясан узким черным поясом. Семья у него за спиной, включая Соколину, была одета так же и казалась стаей белых лебедей, присевших на зеленую траву.
