С тайным ужасом Эльга вспоминала Мальфрид, свою родственницу сразу по двумя ветвям и прежнюю киевскую княгиню: та родила первенца-мальчика, двенадцать лет над ним дрожала и все же потеряла! Но Святша, не в пример бедняге Оди, рос крепким, здоровым, бойким и подвижным. Будто понимал, что должен заменить отцу и матери троих-четверых нерожденных братьев. И Ута утешала: посмотри, дескать, на тех баб, кто всякий год рожает! Не стан, а колода, зубы стоят через один, косы – в палец толщиной, хоть из пакли жгуты под волосник навевай. А хворей разных сколько! А мрут в родах сколько: каждая четвертая, а то и каждая третья баба. Еще бывает, мучатся, рожают, а как родят, так и на жальник несут: всю жизнь с животом и в скорбях, а под старость если хоть одно чадо есть, и то счастье. Лучше уж с одним, да зато все здоровы…
Многочадная Ута и впрямь выглядела на несколько лет старше сестры, хотя они были ровесницами. И вот Эльге почти тридцать, а столько никто бы ей не дал. По-прежнему ясно белое лицо, лишь чуть-чуть завелись морщинки в уголках глаз. Зубы чуть потемнели, но почти все целы; волосы видит разве что муж, но они по-прежнему достают ниже пояса и золотятся, вымытые цветом нивяницы[12]. Играют румянцем щеки, сияют зеленовато-голубые глаза. В Киеве Эльга узнала, что есть у ромеев такой камень – измарагд, и бывает он такого же цвета: чуть голубой, чуть зеленый, чуть дымчато-серый. Такие же глаза были у Вещего. Эльга жалела, что Святша их не унаследовал – у него просто голубые. И с надеждой заглядывала в младенческие глазки Брани – может, ей достанутся?
И вот только с Браней они и остались вдвоем. Асмунд и Святша – в Новогороде, Ингвар с братом Хаконом – в степях, Мистина и Ута – в Деревляни. Ростислава Предславна, раздав замуж дочерей, полюбила ходить к Эльге и жаловаться на трудную жизнь и многочисленные хвори, но развлекало это мало. Живляна Дивиславна, веселая молодуха, недавно родила третьего и свободного времени не имела, тем более что и ее муж, сын воеводы Ивора, ушел с Ингваром в поход, взвалив на ее руки дом и хозяйство. Дивуля, ее старшая сестра, восемь лет как была выдана за Асмунда и уехала с ним.
Заботы помогали Эльге незаметно проводить дни, но вечерами и ночами, уложив Браню, она томилась одночеством и прикидывала, скоро ли можно ждать назад хоть кого-то из тех, кто все эти годы держал кровлю над ее головой. Тяжело, когда для важного дела хоть всю мудрую чадь земли полянской собирай, а вот сон свой рассказать некому. Еще слухи по Киеву пойдут: княгиню, мол, ночью домовой за ногу потянул, не к добру! Беды не оберешься потом…
Но вот Ингвар возвращается. Скоро он будет здесь. Прибыл гонец, и княжий двор закипел: ставили хлеб и пиво, прибирались в гриднице и дружинных избах, готовили новые порты, рубахи и черевья взамен изношенных и порванных в походе, послали выбирать скотину, какую забить для ожидаемых пиров в честь возвращения князя. Эльга сама надзирала, как челядинки чистят серебряную, медную, бронзовую посуду и светильники – чтобы на праздничном пиру все это как жар горело, отражая пламя. Перебрала и вывесила проветрить Ингварово греческое платье.
Хлопоты помогали Эльге ждать, съедая время. И лучше было о нем не думать – так оно шло быстрее. Но стоило вспомнить – и время останавливалось, а оставшиеся два дня казались бепредельными, как два года. А как не вспоминать мужа, находясь в общем их доме? Каждая скамья, чуть не каждое бревно в стене вызывали какие-то связанные с ними воспоминания. И Эльге хотелось пинками гнать ленивое, тяжеловесное время вперед.
Но вот настало это утро. Она проснулась до зари, встала, умылась и умыла Браню, привела себя в порядок. Нарядилась в новое платье: из голубой тонкой шерсти, отделанное синим шелком, в синий хангерок с отделкой из шелка и серебротканной тесьмы, с вышитым передником. Это был наилучший выбор: у славян синий – цвет печали, и никто не попрекнет ее (мысленно, конечно), что она сняла «печаль» по воспитателю мужа, еще пока ближайшие родичи покойного Свенгельда даже не вернулись с погребения. Зато у ее предков-северян синий – цвет роскоши и богатства, и дружине будет видно, как рада она видеть мужа и как старается выглядеть для него хорошо. Скрепила хангерок продолговатыми застежками узорного серебра с позолотой, между ними повесила три нити бус: стеклянных, хрустальных и серябряных – моравской работы. На запястья надела два старинных ромейских браслета – парных, из золота с жемчугом и самоцветами, из добычи еще Олега Вещего. Увила голову белейшим шелковым убрусом, поверх него надела шитое золотом очелье с моравскими подвесками – с зерненой лунницей и длинными цепочками, с золотыми листиками на концах.
И села на скамью, сложив руки, чтобы не помять и не испачкать свое великолепие. Правда, Браня, в новом платьице из голубой шерсти того же отреза, вскоре полезла к ней на колени и стала играть с ожерельями и подвесками.
На дворе рано поднялась суета: челядь готовилась к встрече, покрикивал Богдалец, раздавал указания. Княгине вмешиваться уже незачем: распоряжения отданы, тиун и челядь свое дело знают. Дурней не держим.
Начали потихоньку топить баню. Потянуло запахом жареной курятины и дичины: два дня назад Эльга посылала своих отроков на лов. Сердце занималось от мысли: уже скоро. Уже сегодня…
Рассвело. Она вышла со двора, с высоты Олеговой горы взглянула на юг, где блестел Днепр. Они приедут вон оттуда. Видно было плохо. Пойти, что ли, на Святую гору? Она ближе к берегу, и там есть вал, с которого еще лучше смотреть. Правда, он оплыл совсем, его уж сколько лет не подновляли. Она говорила Ингвару, а он отвечал: зачем? Уж сколько лет тут врагов не видали, на то мы и русь, чтобы отсекать их на дальних подступах. А ведь неплохо было бы подновить укрепления Святой горы, поставить частокол с боевым ходом и выстроить новый княжий двор. Там только святилище и никто не живет – есть место, где развернуться. Не то что здесь, где Олегов двор зажат меж тынами старых гридей, ставших боярами, и некуда ему расти.
Но хоть отсюда Эльга мало что могла разглядеть, она все же смотрела на юг, покачивая на руках Браню – та стала еще тяжелее за время отсутствия Ингвара, подросла. Вон оттуда… И не верилось, что настанет такое счастье – не в мечтах, а наяву она увидит там дружинный строй. Крохотное красное пятнышко Ингварова стяга… Если что-то задержало их хотя бы на день… она так и будет стоять здесь целые сутки, попытается заснуть, как береза на зиму,
