его людьми, такое войско собрали! Я своими глазами видел! Как могли они так быстро…
– Только если… – начал Велизар.
Вспомнились слова смолянина Равдана: предала вас голядь!
– У Креславля… – повторил князь. – Это им дней пять… Делать что будем?
– Людей собирать и идти к Дисне, – решительно ответил Богуслав. – За день дойдем, если в лодьях. А там на порогах встретим.
– И что?
– Что? – в раздражении Богуслав раскинул ладони. – Ладу спляшем! Биться будем, пес его мать!
– С теми, что есть?
– А я тебе других рожу?
– Богуша, не кричи, – поморщился Всесвят.
На него вдруг накатило спокойствие человека, которому совершенно нечего терять.
Около трех сотен того войска, с которым Городислав ходил вниз по Двине, еще находилось возле Полоцка: Всесвят не распускал его, ожидая обещанной помощи от Святослава. Но тот ушел всего дней десять назад и в лучшем случае добрался до Смолянска. Ждать его назад было рано. А та, другая русь, шедшая с низовий, ждать не стала. Сколько горя и волнений пережили полочане за последние полгода: надежды на брак с сестрой смолянского князя, гибель княжича, потеря невесты, угроза от киевской руси, потом от нее же – надежда на спасение… И вот все перечеркнуто двумя короткими словами: русь идет! Теми, что звучали уже много раз в этой части света и для многих племен и родов означали конец свободы, а порой и жизни.
День потратили на сборы. В этот же день к Полоцку прибежал кое-какой народ, живший ниже по реке: слухи подтвердились. Говорили разное: одни – что у руси войска десять тысяч, другие – что дружина совсем невелика, и полтысячи не будет. Всесвят отмахивался, считая, что у людей от страха разум помутился, но Богуслав объяснял: они разное видели. Одни – все войско, другие – передовой отряд.
Но вот подогнали лодьи, набрали припасов. Сумели найти на три дня – и то богато в голодную пору перед жатвой. Что дальше… А дальше, как русь и говорит: или возьмем у врага, или нам будет уже не надо! Принесли бычка в жертву Перуну, поделили по кусочку если не на всех, так хоть старейшинам. Всесвят порой жалел в глубине души, что Святослав киевский так не вовремя нагрянул: невесту отнял и увез, лишив последней надежды продолжить род… Княгиня Горислава, добрая жена, в рассуждении этого надежд уже не подавала. Но держался князь спокойно: из судьбы не выпрыгнуть.
Наутро Всесвят с ближними людьми вышел из городца, намереваясь спуститься к лодьям. И тут снизу истошно заревел рог.
– Бегом! – приказал он, еще не зная, что случилось на берегу, но предчувствуя: опоздали.
Из тумана над Двиной выскакивали лодьи. В каждой сидело человек по двадцать, и на голове у каждого тускло блестел железным боком шлем. Уже поэтому русы казались иными существами, нечеловеческими, исторгнутыми бездной, чтобы убивать. С круглыми щитами на левой руке, с топором или мечом в правой, они выскакивали прямо в воду и бежали к луговине на берегу. Те три дня, что гонцы спешили сюда от Креславля, русы ведь тоже на месте не стояли, с опозданием сообразил Всесвят. А он так рассчитывал на эти три дня!
Полочане, уже ждавшие князя возле лодий, встретили русь потоком стрел. Но стрелы застревали в щитах, впивались в борта: при виде вражеского войска у ловцов, привыкших стрелять по зверю, дрожали руки. А главное, русы обращали внимание на стрелы не больше, чем на комаров: даже если кто-то вскрикивал от боли или падал, остальные и не оглядывались, а продолжали мчаться вперед через воду и каменистую отмель, будто бессмертные. Их ловкость, слаженность, быстрота смущали не менее чем блеск оружия в руках: по первому взгляду становилось ясно, что они делают привычное им дело и уверены в успехе.
Несмотря на крики подбежавшего первым Богуслава, упорядочить строй не удалось: к тому мгновению, когда русины выскочили на берег, полочане стояли там беспорядочной толпой. А русы мигом выстроились, сомкнув щиты, и почти так же быстро двинулись на них. Кое-кто посмелее кинулся вперед, и в мелкой воде произошли первые схватки: застучали топоры о дерево щитов, раздались первые крики, брызнула в речную воду первая кровь. А из тумана выходили новые лодьи, и ревел в отдалении вражеский рог, будто предупреждало о своем появлении чудовище, голодное и злое.
Наконец подоспел Всесвят с ближними людьми и старейшинами. Полоцкое войско плотным комом ударило на врага. У прибрежной отмели завязалось сражение. Зная, что отступать им некуда, кривичи бились отчаянно, но их неумелые удары приходились на щиты и шлемы, а мечи и топоры руси валили насмерть, доставая незащищенные головы. Оставляя тела под ногами, битва пятилась от берега к холму. До вершины долетали хриплые крики, стук, треск, звон.
Вдруг из-за кустов у реки, будто дурное видение, появился еще один строй. С диким устрашающим криком в бок полоцкому войску несся рой красных щитов и железных шлемов. Ударил, будто кулак, и сразу отбросил назад, к ивняку, зажал, заставил полочан бесполезно топтаться. Войско продолжало подходить, но высаживалось чуть ниже по течению, под прикрытием кустов.
Оставляя убитых и раненых, полочане поневоле стали отступать. За спиной у них, между берегом и вершиной холма, тянулась петля Полоты; русло и прибрежные овраги поросли кустами, что делало местность неудобной для сражения. Через петлю, для удобства подхода к Двине, были положены два дощатых мостика.
– За мост! За мост! – кричал Всесвят, не зная, кто его услышит в этом шуме и не понимая толком, сколько у него осталось людей. – Отходи! Мост
