помещения, отыскивая вооруженных мужчин, потом разложили костер на дворе, зарезали несколько овец, стали обжаривать мясо и варить похлебку в огромном походном котле. С луговины поднимались дымы таких же костров: русов явилось так много, что в Полоцк даже зайти могли лишь приближенные их вожака. Княгиня горестно качала головой, шепча про себя: да если бы знать, что их и впрямь такая туча! Но кто же знал? Ранее на Полоту не приходили такие сокрушительные вражьи силы: киевских и ладожских русов не привлекал глухой угол, откуда путь лежал только к сердитой голяди, а набеги особо удалых летигольских вождей полочане отбивали – на это сил хватало. Теперь же к ним явилась такая мощь, что вспоминались сказания о Змее Горыныче.
В баню через открытую дверь заглянул какой-то рус. Тот самый, который спрашивал, это ли Полоцк.
– Где ест Висисвити дочи? Ты еси! – окинув сидящих женщин взглядом, он указал на Звениславу. – Ходити за мне.
Сидящие переглянулись; княгиня сделала движение, будто хотела встать, но Прибина прошел в баню и взял Звениславу за руку:
– Не та. Эта. Пойдем.
Она вырвала руку, но поднялась. Прибина привел ее в обчину: теперь там оказалось полно русов. Они сидели за длинными столами, висел гул оживленных голосов. Под кровлей старой полоцкой палаты по-хозяйски свободно звучала чужая речь: счастье дедам, что не дожили до этого! Перед многими стояли миски с дымящимся варевом, носился запах мясной похлебки. Звениславу замутило: она с утра ничего не ела, но от всего пережитого мысль о еде вызывала тошноту. Зато хотелось пить, но, о боги, она не могла сообразить, где и как взять глоток воды в своем родном городце! В собственном родном доме!
Рус привел туда, где обычно сидел отец, и у Звениславы острой болью защемило сердце: на княжьем месте сидел тот беловолосый, на которого она набросилась над отцовым телом. Теперь он был без шлема, она ясно видела его лицо, и в ней снова вспыхнуло негодование. Уже на чужом месте развалился! Едва кровь Всесвятова остыла… Вспомнилась рана с бледными краями, с которой они смыли засохшую кровь, и заломило брови. Чувствуя, что сейчас разревется, Звенислава больно закусила губу. Ни за что она не будет плакать перед этим гадом ползучим. Не дождется!
Отчетливо помня их первую встречу, она невольно взглянула на свои дрожащие руки – теперь чистые и еще немного влажные. Но она хорошо помнила то ощущение – грязи и засохшей крови.
Рагнвальд тоже посмотрел на ее ладони, вспомнил, как они ударили о его грудь. Захотелось прикоснуться к этому месту, словно проклятие можно стереть. Но он сдержался.
– Садьись. – Он кивнул ей на ближний край скамьи.
С гордым видом Звенислава подошла и села. Это, в конце концов, ее собственный дом и ее собственная лавка!
– Менья зовут Рагнвальд, – произнес он на каком-то языке, смутно напоминающем славянский. Но Звенислава его понимала. Потом он кивнул Прибине, приглашая вступить в разговор: на дальнейшее его познаний в языке вендов не хватало. – Я королевского рода, мои предки правили в Южной Ютландии. Но теперь я буду править здесь. Ты – старшая дочь конунга Всисвити и его жены-королевы?
Звенислава кивнула.
– Я правильно понимаю, что ты не замужем? – Рагнвальд окинул взглядом ее косу.
Она покачала головой.
– Это очень удачно. Иначе мне… – Рагнвальд хотел сказать «пришлось бы убить и твоего мужа», но решил не напоминать ей о сохнущей на земле крови отца. – Я возьму тебя в жены, чтобы ты стала моей королевой и помогала мне править по вашим старинным обычаям.
Выслушав перевод его речи, Звенислава в изумлении подняла глаза. Она не представляла, о чем он хочет с нею говорить, но такого не ожидала. Хотя знала, какая участь ждет плененных женщин: либо рабство дома, либо продажа за море, что хуже смерти.
– Подумай: это хороший выход, – продолжал Рагнвальд. – Я предложил вашим хёвдингам признать меня своим конунгом. Если они согласятся, все ваши люди получат свободу и будут жить, как прежде. Ты и твои родичи станете жить по-старому, и наши дети унаследуют эту землю после меня. Если это будут твои дети, ты убережешь твой род от гибели и даже сохранишь за ним владения. Подумай: разве это плохо?
Звенислава молчала, будто окаменев. Она не видела, кто метнул ту сулицу, убившую Всесвята, но вина за гибель Полоцка лежала на вожде, то есть на том человеке, что сейчас сидел перед ней. О боги, а ведь он даже моложе, чем показалось поначалу: на два-три года постарше, чем был братец Городиша.
Нет их больше – ни брата Державки, ни брата Владюши, ни Городиши, ни отца. Двух загубили русы из Киева, двух – русы из заморья. Набросились со всех сторон на землю Полоцкую, сжали кольцо, будто волки, и вот уже зубы сомкнулись на горле. Чем Всесвятово семейство так богов прогневило, что именно на нем закончился исконный порядок жизни? Вроде обычаи блюли, богам жертвовали, чуров почитали…
Все в ней закоченело от бессильной ярости и гнева, но что она могла сделать? Звенислава не удивилась бы, пожелай этот волк из заморья обесчестить ее и других женщин, обратить в челядь, заставить прислуживать себе. Даже продать за Хазарское море. Но она не ждала, что он предложит мирный договор – не только уцелевшим старейшинам, но и лично ей.
Возродить род… оставить Полоцк своим детям… Но для этого… стать его женой!
– Такие вещи часто случались в древности и случаются сейчас. – Рагнвальд будто прочитал по ее лицу все эти мысли. – Моя сестра вышла замуж за
