голос отца, как он рассказывал эту повесть в первый раз в гриднице, перед всеми нарочитыми мужами земли Смолянской:
– …Но наконец перед ними забрезжил свет, и Ведома увидела, что они с сестрой стоят на погребальном поле возле могилы Рагноры. «Вот вы и дома! – сказала им бабка. – Теперь возвращайтесь к родителям и помните: никогда больше не идите наперекор воле вашего отца!»
Люди тогда удивлялись, что я совсем не повзрослела за три года: как ушла на тот свет восьмилетней девочкой, такой же и вернулась. Но моя сестра стала заметно старше за это время – ей ведь пришлось нелегко. Впрочем, Ведома и сейчас очень красивая. Ее старшую дочь зовут Рагнора. Она родилась после ночи Коляды, когда покойные приходят разделить трапезу с живыми.
Это все случилось восемь лет назад. Сейчас мне шестнадцать – столько же, сколько тогда было Ведоме. Но пребывание на том свете не прошло для меня даром. Мертвые по-прежнему считают меня за свою, и порой я слышу духов. Это происходит на грани сна и яви: когда я должна вот-вот заснуть, в моей голове звучат голоса, предупреждающие о будущих событиях. Они не всегда говорят о том, о чем я хотела бы узнать, но никогда не обманывают.
Поэтому я очень огорчилась, когда однажды вечером вдруг услышала в полусне: «Скоро он умрет!»
Проснулась Прияна оттого, что кто-то тянул ее за руку.
– Вставай! – настойчиво требовал решительный юный голос. – Янька, вставай!
– Отстань! – отмахнулась Прияна и повернулась на другой бок, но ее потеребили за плечо.
– Вчера обоз пришел из Киева. Ты знаешь? Уже поздно было, мы спали. Может, тебе жениха привезли.
– Чего?
Прияна разом проснулась и села. Рядом с лавкой, где она стелила себе постель, стояла ее семилетняя племянница Рагнора – или Орча, как ту прозвали еще в раннем детстве за громкий голос. А Прияне сразу вспомнилось, что предрекли ей духи перед сном.
– Кто тебе сказал про жениха? – в ужасе спросила она Орчу, мигом связав эти две вести из яви и Нави.
– Баба Еглута. Она сказала, видать, тебе вести какие от жениха пришли. Может, скажут, когда уже ехать.
Прияна перевела дух, вылезла из-под куньего одеяла и потянулась за платьем. В избе было тепло: челядь уже протопила печь, дым поднялся к кровле и ушел через оконца. Бросив платье, она сунула ноги в черевьи и пошла к лохани у двери умываться.
Орча последовала за ней – она почти везде, где только можно, ходила хвостом за своей юной теткой.
– А ты меня возьмешь с собой? – Пока Прияна умывалась, Орча держала конец ее косы, чтобы не падал в лохань. – Ну, в Киев?
– Тебе-то чего там?
– Мне ведь тоже нужен жених, – рассудительно пояснила Орча. – Когда ты обручилась, тебе сравнялось восемь лет, да? А мне уже семь.
– И что толку от того обручения? – Прияна взялась за полотенце. – Жениха все не видно и не слышно. Я бы лучше, как твоя мама, сама свою судьбу поискала.
Голос ее из-под полотенца звучал глухо.
– Мама сказала: так не надо делать, – возразила Орча. – Она вот сама по себе вышла замуж – за это бабка пришла из могилы и забрала вас с ней обеих.
Прияна натянула платье из тонкой рыже-коричневой шерсти, подпоясалась тканым пояском – из первых работ Орчи, поэтому несколько неказистым и неравномерной ширины, – и стала расчесывать косу. Она выросла высокой – в мать и сестру, – и светло-русые волосы спускались ниже пояса. Орча пристроилась рядом и стала расчесывать ей пряди с ближней стороны.
– А тебе было страшно? – уже не в первый раз спросила она. – Это ведь очень страшно, когда в могилу кладут и крышку сверху закрывают? Я бы у- мер-ла от страха, брр! – Девочка выразительно передернула плечами, содрогнувшись всем телом.
– Я не помню, – честно ответила Прияна.
– Но как ты можешь не помнить? Тебе было на год больше, чем мне, а я все про себя помню.
– У нас Кощей забрал память. Мама ведь тоже не помнит? Ты сто раз у нее спрашивала.
Орча помолчала.
– Если бы меня забрал Кощей, я бы ничего не забыла! – пробормотала она. – Ни капельки! И теперь бы я точно знала, как там все!
Прияна вздохнула. Когда она пыталась что-то вспомнить о своем пребывании в Кощеевом подземелье, в памяти вставал лишь отец и его рассказ. Но зато как выразительно звучал его голос, как искусно и красноречиво велось повествование! Она как наяву видела перед собой то, о чем он говорил: огромные палаты, где за столом сидели по триста красиво одетых мужей и триста нарядных жен, золотые чаши, сиявшие так, что не требовалось огня, роскошные цветные одеяния на стенах – вроде тех, что киевская княгиня Эльга присылает в подарок своему деверю, воеводе Хакону из Смолянска, и княгине Прибыславе. Видела и самого властелина Закрадья – высокого, как дерево, темного, почти неразличимого. Наверное, она просто боялась на него смотреть, вот и не запомнила ничего толком.
Болтались в голове лишь смутные воспоминания, что какой-то срок – не то до своей временной смерти, не то после – она долгие дни сидела в избе и ее не пускали гулять. Они оставались тогда вдвоем с матерью: бабка Рагнора уже умерла, а сестра Ведома как раз убежала замуж. Дома было скучно. Даже девочек поиграть к ней не пускали почему-то. Эти обрывки сливались с ярким впечатлением от отцовского рассказа, и Прияна уже не могла различить, где
