а заодно чада Станибора и Соколины обожали эту жуткую повесть и часто, особенно осенними и зимними вечерами, вновь просили ее рассказать. Только муж Ведомы, воевода Равдан, а с ним и сам князь Станибор этого не любили: менялись в лице и старались уйти подальше, чтобы ничего не слышать. Маленькие дети у них за спиной переглядывались и даже порой шептали друг другу с насмешкой: а бате-то стра-ашно про мертвецов слушать!
Знали бы они… Но Равдан и Станибор очень надеялись, что их жены и дети никогда не узнают, что случилось в ту жуткую ночь на самом деле…
Ведоме уже исполнилось двадцать четыре года. Несмотря на троекратные роды, она только сильнее похудела. Лицо ее, обрамленное белым женским убрусом, утратило девичью свежесть и мягкость, стало более жестким, щеки были чуть впалыми, подчеркивая скулы. Глаза казались большими, и взгляд их порой внушал жуть. В округе хорошо помнили все ее тогдашние приключения: и как мертвец утащил ее бабку, которая как раз привела внучку на погребальное поле творить черную ворожбу, и якобы трехлетнее замужество за Кощеем. Для красного словца Сверкер тогда говорил людям, что в мире мертвых миновало три года, но подземный владыка вернул его дочерей в те же дни, из которых они ушли, поэтому они не повзрослели. И Ведому до сих пор иногда спрашивали, так сколько же ей лет: двадцать четыре или все двадцать семь? Хорошо, что Равдан, ее муж, очень хорошо знал, что время своего отсутствия в Свинческе она провела с ним, а не с Кощеем, и ни на какие три года против природы не постарела. Но и он порой замечал в ее серых глазах могильную тень – наследство колдуньи Рагноры.
В избе лишь огонек лучины немного разгонял тьму, и Ведома велела Орче посветить. Подняв крышку ларя, она стала перебирать льняные мешочки с травами; часть ее припасов хранилась в многочисленных берестяных туесах на длинных полках.
– Вот это брусничный лист, – вполголоса, чтобы не будить мужа и младших, поясняла Ведома старшей дочери. У Орчи просто не было иной судьбы, кроме как стать знаменитой травницей, наследницей матери и бабки. – Помнишь, как мы его собирали? А когда?
– Весной…
– Ранней весной, как снег сошел и пока брусника не зацветет. А потом – осенью, как ягода поспеет. Отвар брусничного листа жар унимает, кровь затворяет, раны заживляет…
Постепенно Ведома разложила вокруг себя мешочки: с травой душицей, корнем дудника, желтыми цветками коровяка, издающими тонкий запах меда. Лист липы, почки сосны. Гусиная травка – для снятия жара.
Все это она применяла и раньше. Хакона лихорадило весной и осенью, уже не первый год: это было у них в роду. Двоих его старших братьев лихорадки уморили еще детьми, то же случилось с его племянником Оддом – сыном сестры Мальфрид и Олега Моровлянина. Дважды за время жизни в Смолянске Пламень-Хакон тяжело болел и долго потом оправлялся. И вот огневица застигла его в третий раз, притом не дома.
В гостевой избе Ведому встретила хмурая и невыспавшаяся Соколина. Она еще не умывалась, и косы под повоем лежали криво, не чесанные со вчерашнего дня.
– Всю ночь то жар, то озноб, – вместо приветствия сказала она. – Ни он не спал, ни я сама.
Ведома прошла к лежанке. Хакон лежал в полузабытьи: у него как раз окончился приступ жара и теперь бил озноб. Он тяжело дышал, а на шее с правой стороны проступили большие красные пятна. Губы отливали синевой. Он покашливал и неосознанно морщился от боли. Ведома вздохнула: все так, как она и опасалась.
Не существует таких чудодейственных трав, что вылечивали бы хворь и прогоняли огневицу за один раз. Ведома поила воеводу отварами трав с медом, положила ему под изголовье руническую палочку, которая прогоняет болезнь за девять дней. Однако жар не спадал, кашель усиливался, в мокроте появилась кровь. От слабости Хакон не мог даже сесть на лежанке, и Соколина кормила мужа с ложки кашей из растертого овса, но и это он едва мог глотать.
Еще через пару дней началась «ржавая лихорадка» – от свернувшейся крови мокрота стала цвета ржавчины.
Соколина почти не спала, не доверяя челяди, и только один раз съездила домой проверить детей. Ведома предлагала привезти их в Свинческ, но Соколина не хотела, чтобы отец умирал у них на глазах. Сама она ходила молчаливая и мрачная. Днем отсыпалась понемногу, пока с Хаконом сидели другие женщины, а ночью вставала на стражу. Прияна не сомневалась: Соколина не столько стремится оказать больному помощь, сколько ждет. Ждет Марену. А дождавшись, вызовет на бой. Прияне так и виделось это: белая фигура хозяйки Закрадья с серебряным серпом – и Соколина, с копьем наготове стоящая между смертью и лежанкой мужа…
Увидев «ржавчину», Ведома решила изготовить дорогое, но сильное средство: смесь красного греческого вина, бычьей желчи, сока чеснока и лука. Готовить это зелье северных знахарей ее тоже научила бабка Рагнора: кривичи его не знали. Для его изготовления приходилось жертвовать целым быком, но Соколина согласилась без колебаний: муж дороже.
Только дней через десять руническая палочка и прочие средства оказали действие: жар и озноб отступили, кашель поунялся. Набравшись сил, чтобы хотя бы сидеть в постели, Хакон позвал к себе Равдана: ведь он уже пропустил время, когда обычно отправлялся в полюдье за данью для Киева. Обычно они выезжали вместе: дружина описывала круг по землям днепровских кривичей, останавливаясь в становищах, куда местные нарочитые мужи свозили собранные с родовичей шкурки, бочонки меда, круги воска или железные крицы. Размер дани был одинаков: куница с дыма, но выплачивалась она по уговору, кто что мог дать и в чем воеводы нуждались. Собранное делилось между князем Станибором и Хаконом, и последний две трети своей доли отсылал в Киев. Тем не менее на бедность он пожаловаться не мог, поскольку, как ближайший родич княжеской киевской семьи, отправлял свои товары в Греческую
