— Красиво излагает! — хмыкнула леди Даржина.
Граф Орассар кивнул, но читать не перестал:
— Сроку на все это — три дня. А начиная с четвертого я начну предавать огню все, что увижу…
— О чем задумался? — почувствовав, что мое настроение стремительно ухудшается, спросила Илзе и тем самым выдернула меня в настоящее.
— О том, что срок уже вышел… — буркнул я, а потом озвучил мысль, которая мучила меня последние двое суток. — И что письмо Алван-берза — со вторым дном!
— В каком смысле? — заинтересовалась моя супруга.
— Мне кажется, что Гогнар Подкова, диктовавший это письмо писцам, намеренно выставил его величество безвольным трусом. И почти уверен, что его копии в ближайшие дни объявятся в большинстве крупных городов королевства…
Илзе задумалась. А через какое-то время нехорошо прищурилась:
— Хм… С зрения Алвана эта война выглядит несколько… странной!
Я кивнул:
— А начавшиеся зверства ерзидов — следствием нерешительности короля…
— Деревни отстроим! — затараторила она. — Большинство жителей королевства уже за стенами городов, а наши воины продолжают рвать ерзидские термены…
Я устало потер лицо руками невидящим взглядом уставился в снежную круговерть:
— Для обывателя их действия кажутся комариными укусами, а крайне стесненные условия, страх за свою жизнь и отсутствие надежд на будущее не лучшим образом сказываются на патриотизме. Говоря иными словами, если в ближайшие дни мы не изменим стиль ведения войны, то население начнет роптать…
Илзе замолчала. Минуты на две. А затем снова подъехала почти вплотную и требовательно потянула меня за штанину:
— Ты нашел какой-то выход?
Я сглотнул, затем уставился в ее глаза и горько усмехнулся:
— Пока только намек на его существование…
— Расскажешь?
…За следующие полтора часа, потребовавшиеся нам, чтобы добраться до избушки лесника, затерянной в чаще китцского леса, Илзе не произнесла ни слова. А когда отряд, наконец, выехал на поляну и остановился, первой слетела с коня, взбежала на крыльцо и, с трудом дождавшись, пока подсуетившийся Клайд откроет входную дверь, приказала тащить к ней мои переметные сумки.
Сумки принес я. Сам. Сам же растопил очаг, застелил ложе одеялом и соорудил какое-то подобие стола. После чего был усажен на первое попавшееся на глаза полено и занялся очинкой перьев.
Илзе тоже не бездельничала — сначала протерла 'стол' какой-то тряпкой, затем застелила его чистым полотенцем, вытащила из сумок свечи и стопку пергамента, развела в воде сухие чернила и, устроившись поудобнее, зачем-то попросила продиктовать ей те вопросы, которые я собирался задать пленным.
Я продиктовал. Первых штук восемь. А потом заметил, что на пергамент легло раза в полтора больше.
Заинтересовался. Обошел стол так, чтобы видеть рождающийся текст и удивленно хмыкнул: она записывала совсем не то, что я говорю!
— Илзе, если ты устала, давай, ты ляжешь спать, а я допрошу их сам? Или вообще перенесу допрос на завтра… — спросил я, присев рядом с ней и ласково пригладив волосы, распушившиеся от мороза.
Она грустно улыбнулась:
— Милый, ты тактичен до безобразия…
— Понимаешь, я…
— …забыл, что твоя жена — Видящая!
— Что поделать, если твоя красота лишает меня способности связно мыслить? — пытаясь хоть на мгновение отвлечь ее от мыслей о моем будущем, пошутил я.
Илзе шутку не поддержала — дописала очередное предложение, отложила в сторону перо и опустила голову так, чтобы ее волосы закрыли глаза:
— Я уже делала нечто подобное. И намного лучше, чем ты, представляю, что для этого требуется…
Для того, чтобы почувствовать, что творится в ее душе, хватило одного слуха — я аккуратно взял ее за подбородок, заставил поднять лицо и с болью уставился в глаза, за какой-то миг наполнившиеся слезами:
— Я должен, понимаешь?
